Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10

Хорватова Елена Викторовна

Муж отложил журнал в сторону и посмотрел на меня именно тем взглядом, о котором журнальные беллетристы пишут: «В нем застыл немой вопрос».

Мне, конечно, следовало бы что-нибудь объяснить, но вместо этого из моих глаз выкатились еще пара-другая слезинок.

— Такие закаленные судьбой женщины, как ты, обычно не дают воли слезам, если только не перенесли эмоционального шока, — заметил Михаил. — Может быть, ты все же расскажешь, что случилось? Я, правда, не ужинал, ждал тебя, но если хочешь, давай поговорим до еды…

У мужчин есть удивительное свойство — сворачивать на разговор о еде практически

в любой ситуации, о чем бы только речь ни зашла. Но сейчас и вправду лучше было бы приступить к ужину, чтобы мерзкое чувство, вынесенное мной из полицейских кабинетов, немного притихло.

Не могу сказать, что судак в польском соусе доставил мне большое удовольствие, более того, куски рыбы (кстати, весьма недурно приготовленной) буквально застревали в горле. Я никогда прежде не слышала, что общение с полицией может довести человека до горловых спазмов, но все на свете когда-нибудь случается впервые. Слезы так и стояли в моих глазах и грозили вот-вот пролиться, сделав соус в моей тарелке излишне соленым.

Вообще-то плакать женщины могут двумя способами — изысканно или по-простому. При изысканном плаче хрустальные капли слез омывают большие, невыразимо грустные глаза, потом стекают с длинных ресниц (если на ресницах имеет место краска, ее ни в коем случае нельзя потревожить!), и наконец, упав на щеку, слезинка должна медленно и красиво скатиться, оставляя влажную дорожку, оттеняющую румянец. Такой виртуозный плач производит неизгладимое впечатление на мужчин, и дамы, овладевшие этим искусством, обычно используют его как грозное оружие.

Простой (можно даже сказать — вульгарный) плач гораздо менее эстетичен. От глаз очень быстро остаются малоприметные заплывшие щелочки, зато красный нос раздувается в пол-лица, губы кривятся и дергаются, а жидкости вытекает столько, что успокоившись, можно выжать и высушить три, если не четыре, платка.

Казалось бы, это вам не пара-тройка поддельных слезинок, однако у мужчин при помощи подобного плача можно вызвать лишь глухое раздражение.

Я всегда, исключительно из любви к красоте и искусству, пытаюсь плакать первым, аристократическим способом, но почему-то совершенно непроизвольно скатываюсь на второй. Поэтому лучше все-таки не дать слезам пролиться, чтобы избежать пошлых сцен в собственном доме.

Муж несколько раз озабоченно заглядывал в мое лицо, но все же, изнывая от любопытства, предпочел в молчании завершить трапезу. Увы, даже самые лучшие представители сильной половины человечества, выбирая между вкусным ужином и женской истерикой, предпочтут ужин, и тут уж ничего не поделаешь, приходится воспринимать этот факт как данность…

Будучи по понятным причинам не в силах наслаждаться судаком, я слегка отодвинула от себя тарелку с недоеденной рыбой и окончательно погрузилась в грустные размышления, чем подвергла страшным мукам своего кота. Заметив, что ароматная, соблазнительная рыба, которой по непонятным причинам побрезговала хозяйка, осталась без присмотра, кот не смог противиться искушению, презрел свое воспитание и благородные манеры и стянул кусок судака прямо со стола, разбив от жадности тарелку и обрызгав соусом скатерть.

Я с тоской проводила глазами метнувшуюся к двери серую шубку — кот удирал со всех ног, унося свой трофей в зубах.

Муж посмотрел на меня странным взглядом, ибо логично было в такой ситуации ожидать моего дикого крика: «Мурзик, мерзкая обжора, вот я тебе задам, только покажись!» или еще какого-нибудь

замечания педагогического характера в этом же роде, ибо я не имею привычки потакать дурным манерам. Но на этот раз я встретила гнусную кошачью выходку с полным непротивлением.

За чаем терпение насытившегося Михаила все-таки лопнуло.

— Леля, ты так ничего и не расскажешь? Почему ты весь вечер давишься слезами и ни на что в доме, включая нас с котом, не обращаешь внимания? Неужели с твоей пропавшей барышней все-таки случилось несчастье?

— Пока не знаю. Но она так и не вернулась и не дала о себе знать.

— Да, теперь от этой истории уже трудно просто так отмахнуться.

— Позволь тебе напомнить, что я с самого начала не считала нужным отмахиваться от этой, как ты выражаешься, истории. Сегодня я даже сделала попытку обратиться за помощью в полицию…

— Ох, боюсь, ты презрела главную заповедь добропорядочного обывателя — никогда не связывайся с полицией сверх неизбежного. Это довольно тягостно…

— Но тут как раз тот случай, когда обращение к полицейским было именно что неизбежно.

— Ну, и каков же результат?

— Результат обыкновенный — глухая стена бюрократической осторожности, в которую я уперлась носом, и страстное желание полицейских пребывать в неведении и покое.

— Так вот чем объясняются твои слезы! Ты, насколько я тебя знаю, обычно не склонна терять голову, но общение с полицией — случай особый. Наши стражи порядка способны дестабилизировать психику даже человеку с железными нервами, а те, кто послабее, быстро начинают мечтать об уютной тихой палате в желтом доме, как только попытаются доказать свою правоту полицейскому приставу…

— Ну, от меня приставы этого не дождутся! Может быть, дома я и позволю себе две-три слезинки, чтобы дать выход своей досаде, но врагам и недоброжелателям моих слез не видать. Я ни за что не успокоюсь, пока не узнаю, что произошло с бедной девушкой, и если уж с ней и вправду беда — полиции вольно или невольно придется заняться ее делом! Я еще придумаю, как расшевелить полицейских… Им от меня так легко не отделаться!

— Вот это по-нашему! И даже слезки высохли… Узнаю свою супругу! Что ни говори, а печать эмансипации накладывает на характер женщины неизгладимый отпечаток. Феминистку узнаешь по первому же сказанному ей слову. Конечно, случается, что время и житейские невзгоды укрощают характер юной эмансипированной барышни, и она предает свои девические идеалы, но остановить зрелую эмансипированную даму, как следует поднаторевшую в борьбе, нельзя никакими силами. Полагаю, ты, моя дорогая, вполне способна самостоятельно узнать правду о пропавшей девице каким-нибудь окольным путем, а потом предъявить эту правду полиции, чтобы расшевелить стражей порядка и заставить их наконец заняться делом твоей протеже. Только, расшевеливая полицию, не переусердствуй, а то еще заподозрят в антиправительственной деятельности. У нас в России шагу не ступишь, чтобы в революционные дела не вляпаться.

— Да уж, у нас кого угодно подозревают в антиправительственной деятельности, кроме террористов, беспрепятственно взрывающих губернаторов и министров. Но ты не волнуйся — террористические акции не по моей части, хотя общение с полицией и оказывает дурное воздействие на человека. У меня, правда, сегодня мелькнуло желание поджечь здание Сыскной полиции в Гнездниковском переулке, но усилием воли я это желание подавила. Так что с чистой совестью можешь перестать учить меня житейской мудрости.