Антология осетинской прозы
Шрифт:
Мулла, произнося молитву, троекратно облил могилу вдоль из «кувгана» (рукомойник). Потом он поспешно отошел от могилы, и все последовали его примеру. На некотором расстоянии он останавливается и, поворотясь к свежезасыпанной могиле, произносит панегирик по умершему:
— Послушайте, добрые люди, умерший был хороший человек, — это каждый из нас знает. Он дурного ничего не сделал, а хорошего — много. Он был щедр и своим добром помогал многим. Теперь нет его… Он ушел в «дзенет» (рай) к праведным; бог этого желал. Да никто о нем дурного не скажет, и всякий да пожелает ему дзенет.
И все загалдели:
—
Под вечер вчера сидел я у своего окна и читал книгу. Подходит ко мне Кургоко, наш аульный старшина, и говорит:
— Ради бога, ради всех твоих мертвых [10] , помоги нам в одном деле. Начальник округа прислал кулера [11] из города отобрать штрафные деньги. С кого следует штраф — написано на бумаге, а так как писарь аульный заболел и кулер тоже не может читать, то будь так услужлив, сопровождай нас и читай по бумаге, кто должен платить штраф, сколько и за что.
10
Самая сильная мольба, когда заклинают кого-нибудь мертвым. (Прим. автора.)
11
Кулер — курьер.
Я не отказался сделать старшему услугу. Он мне вручил длинный список оштрафованных лиц, и я отправился с ним в его кунацкую, где находился и кулер Гаги, уполномоченный для сбора штрафных денег. Тут же был и другой старшина аула, Афако, и крикун Маци — непременное лицо при таких случаях.
— Идемте и начнем сбор с верхнего конца аула, — сказал Кургоко, и все мы пятеро отправились.
Почти на конце аула из штрафованных жил Бимболат. Мы подошли к воротам. На зов Кургоко вынырнул из низенькой сакли тщедушный старичок, сам Бимболат. Пожелав нам доброго вечера, он обратился к Кургоко с вопросом, что нам нужно.
— За тобою пять рублей штрафа, — сказал Кургоко, — за то, что лошадь твоя паслась на чужом покосе.
Бимболат, видимо, был поражен этим известием. Он старался оправдаться, но в оправдании путался. Гаги и слушать не хотел его оправданий и настоятельно потребовал от него штрафных денег. Бимболат говорил, что у него нет вовсе денег, что неоткуда и взять их.
— Ну, так есть скотина; мы угоним вола или корову, что есть, а там, когда добудешь пять рублей, возьмешь обратно.
— У меня только два вола, — сказал Бимболат со слезами на глазах. — Что же буду я делать, если из этих двух волов угоните одного? Не на чем даже дрова возить!
Гаги не слушал этих резонов.
— Что же делать, — сказал, наконец, Бимболат, видя тщету мольбы, — если так, гоните одного вола, — при этом он указал на стойло и отвернулся.
В стойле, действительно, стояли два вола. Маци, по приказанию Кургоко, выгнал одного из них.
— Э, да это не стоит и пяти рублей! — воскликнул Гаги, увидя вола вблизи; при этом он ткнул его палкою в ребра, и вол, чуть передвигавший ноги от крайней худобы, едва не свалился на бок.
— Ну, нечего делать! Ограничимся и этим, — продолжал Гаги, качая головою.
Мы вышли. Маци
— А вот Гути, — сказал Афако, указывая на один двор.
Мы подошли. Я окинул двор глазами и увидел кругом только бедность. Посреди двора лепилась маленькая сакля из плетня, вымазанная грязью и покрытая даже не соломой, как другие сакли, а навозом. К этой мизерной сакле примыкал маленький курятник, и из него слышалось кудахтанье встревоженной курицы; далее виднелись обломки арбы. У сакли, при нашем входе в нее, лежала лохматая собака, весьма походившая на волка; она кинулась на нас с сильным лаем. Но из сакли вышел Гути, пастух нашего аула.
— Добрый вечер! — приветствовал он нас.
Гути был одет в порыжелую дырявую бурку: из-под нее виднелись рубища, он был бос. На угреватом, худом его лице я ничего не мог прочесть, кроме смущения.
— Будь счастлив! — сказали мы на его радушное приветствие.
— За тобой штраф, — обратился к нему Кургоко. В списке действительно значилось его имя: он был оштрафован за дерзость.
Услышав это известие, бедный Гути как был, так и остался, точно окатили его ведром холодной воды. Его маленькие глазки широко раскрылись, угреватое лицо разом побледнело, как полотно, и, казалось, даже рыженькая бородка его приняла другой цвет от слов Кургоко.
— Как это?.. За что?.. — мог он только сказать после продолжительной паузы.
В списке значилось, что он сильно поспорил с Мухамедом, за что оштрафован тремя рублями. Гути старался было оправдываться, но путался точно так же, как и Бимболат. Гаги не принял и его резонов.
— Не в моей власти принимать оправдания, — говорил он, — я послан из города начальством и выполняю только его приказания.
— Да где же взять мне столько денег?.. У меня никогда не бывало столько… Мне даже самому с прошлого года не выплачивают за собственные мои труды полтинники и меры пшена. Сколько раз жаловался вам! — обратился он к сильным аула.
Сильные аула, Кургоко и Афако, единогласно заметили ему, что теперь не время об этом говорить, а надо отдавать штраф.
— Если нет денег, то, вероятно, есть скотина, — сказал Гаги.
— Есть корова. Но это единственное животное, которое поддерживает всю мою семью. Что будут делать вон те малютки, если вы отнимаете их кормилицу? — и он указал по направлению двери сакли, откуда выглядывали боязливо мальчик и девочка; лохмотья едва прикрывали их тела.
— Ну хоть вы сжальтесь и заступитесь за меня! — обратился он к старшинам, сняв шапку и кланяясь.
— Мы ничего… Мы исполняем волю начальства, — говорили старшины, переминаясь в смущении с ноги на ногу.
— Коли так, — сказал Гути, — так гоните вон ее. — Он указал на корову, которая была привязана к плетню.
Около нее стояла, с деревянным ведром в руке, женщина; одета она была так же бедно, как Гути и его дети; она, вероятно, была жена и доила корову: Когда мы повернулись туда, женщина, опустив голову, побрела в саклю. Маци, по приказанию Гаги, отвязал корову и присоединил к волу Бимболата.