Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 16. Анатолий Трушкин
Шрифт:
Москва. Метро. Вечер. Вагоны полупустые. Заходит кто-то, садится рядом. Несет водкой.
— Извини, ты не Трушкин?
— Трушкин.
— Дай автограф. Вот на газете прямо. Спасибо. Пойдем выпьем, я получку получил.
— С удовольствием, но не могу.
— Зря. А я пойду сейчас выпью как следует!
— Зачем? Тебе достаточно. А так придешь, жена будет ругаться.
— Не будет, я скажу, что с тобой пил.
— Вот это уже совсем нехорошо. Да она и не поверит.
— Поверит. Вот автограф-то.
Прячет газету подальше.
Я
Какой-то там восемьдесят третий, восемьдесят четвертый год. Еду на «ВАЗ-2105» по Москве. В самом центре на площади Дзержинского нарушаю правила. Штраф — три рубля. Жалко отдавать такие деньги. Блефую.
— Ребята, я в ЦК КПСС опаздываю.
— Он в ЦК КПСС опаздывает.
— Куда?
— В ЦК КПСС.
— Пять рублей.
Так неожиданно и смешно, что пяти рублей не жалко.
Одесса, таможня. Всех приплывших из круиза спрашивают:
— Кожа? Меха? Алкоголь?
Все отрекаются. Женщина с сыном лет одиннадцати.
— Кожа? Меха? Алкоголь?
— Нет. Ничего нету.
— Мама! Ты забыла, мы в Турции три кожаные куртки купили.
Бэмс по затылку. Еще хорошо. Павлика Морозова убили.
Деревня. Лето. Девяностые годы, в стране очень популярен Собчак.
К Клавке поздно вечером пристали двое, еле отбилась, взволнована до потери пульса, речь сбивчива:
— Ой, мамочки, да что же это делается?! Да как же теперь?! Вот сволочи!.. Один маленький, чернявый, не наш. Второго сразу узнала — Собчак… Что творят, а?!
Москва. Зима. Овраг. Катаемся на лыжах: я, жена, дочь. Самодельный трамплин. Решаюсь прыгнуть. Когда-то я неплохо прыгал.
— Наташа, этот прыжок я посвящаю тебе.
Разбег. Толчок. Полет недолгий, я в сугробе, одна лыжа сломана.
Помимо ушибленного бока, по-видимому, было задето самолюбие. Я иду домой — пять минут пешком — возвращаюсь с другой парой лыж.
— Наташа, полюбив, мы умираем! Я из этого племени. Прыжок посвящаю тебе.
Разбег. Толчок. Полет… сломаны обе лыжи.
Я доказал!! Я смог!! Любовь ничто не остановит… даже глупость.
Теща жалуется:
— После войны как тяжело было! Мы с Иваном на Дальнем Востоке. Есть нечего совершенно. В доме шаром покати… только бочка икры стоит, и все.
Какая нелепая беда — икра без хлеба. Да и с хлебом много ли ее съешь? Утром икра, вечером икра — это наказание.
Теща до сих пор на икру смотреть не может.
Начало девяностых. Начали постреливать. Утром встречаю знакомого милиционера.
— Как дела? Что новенького?
— Вчера отстреливался один… С тебя ростом. Кажется, как-то по особому он всматривается в меня.
— Бандит?
— Бандит.
Опять как-то странно рассматривает меня.
— Из пистолета отстреливался?
— Да в том-то и дело, что не из пистолета.
И в голосе у него вроде бы какие-то непривычные нотки.
— Из автомата?
— Хуже.
Уже как-то исподлобья смотрит на меня. Неуютно. Не по себе.
— Из чего же он отстреливался?
— Из пулемета Дегтярева.
Вот-те на!
— Это какой же мужик должен быть?
— Да вот как ты, такой же здоровенный.
У меня тоже с голосом что-то не так. Шучу, но неуверенно:
— Это не я.
Пауза. В пьесах иногда встречается ремарка «мертвая тишина».
— Не ты. Мы его убили.
Свинья я, конечно. Заподозрил человека в плохом к себе отношении. Но и он все-таки тоже… гусь.
Десять вечера. Звонит дочь — сын Коля прыгал с батареи, сломал палец. Бегу в гараж, едем с дочерью и внуком в травмопункт.
Через час зареванный, в гипсе садится в машину. Возвращаемся домой.
Прихожу из гаража, звоню дочери:
— Ну что, Коля? Замучился, наверное, бедный, спит мертвым сном?
— Нет, не спит.
— А что делает?
— С батареи прыгает.
Раздел X
Проза для детей
ПЕРВЫЙ. И последний вопрос нашего собрания «Борьба с этой…»
ВТОРОЙ. Подсказкой.
ПЕРВЫЙ. Да, с подсказкой. Не будем скрывать друг от друга, она у нас на уроках еще не это…
ТРЕТИЙ. Не редкость.
ПЕРВЫЙ. Не редкость. И с ней надо вести самую жестокую, самую безжалостную, самую решительную… эту…
ЧЕТВЕРТЫЙ. Борьбу.
ПЕРВЫЙ. Правильно. Если только мы сами хотим ее окончательно и бесповоротно… это…
ПЯТЫЙ. Искоренить.
ПЕРВЫЙ. Вот-вот. Смешно смотреть на того, кто пользуется подсказкой. Он похож на этого… э-э…