Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
– Он был так откровенен, - задумчиво произнес Мишель.
– Жаль, что вы его сами не допросили.
– Вот это уж вовсе пока ни к чему, - возразил Дзержинский.
– Не надо, чтобы он возомнил, что им так заинтересовались. И если мы его освободим, то не следует выпускать из поля зрения. Не так ли, товарищ Калугин?
– Точно, Феликс Эдмундович.
Дзержинский задумчиво полистал книгу, останавливаясь на самых любимых местах. Юностью повеяло от знакомых страниц "Овода". Придвинув поближе свечу, еще раз перечитал надпись на титуле.
– Любопытно, -
– Кажется, я где-то уже встречал этот почерк.
– Неужели?
– возбужденно вскочил со стула Мишель.
– А вы считали, что я послал вас заниматься слишком прозаическим делом, - улыбнулся Дзержинский.
– Не исключено, вас ждут приключения. Но об этом - завтра.
Дзержинский взглянул на часы.
– Нам пора. Будем прощаться.
– А чай!
– спохватился Мишель.
– Я мигом заварю чай!
– Полчаса, - напомнил Дзержинский.
– Всего полчаса.
Дзержинский надел шинель и, перед тем как выйти из комнаты, обернулся к Мишелю:
– Еще раз спасибо. Честное слово, с октября семнадцатого я еще ни разу так чудесно не отдохнул, как этой ночью.
5
Перед самым рассветом разразилась гроза. Юнна, отбросив одеяло, вскочила на ноги и открыла окно. В водосточных трубах рокотала вода. Крыши домов сонно и глухо отзывались на раскаты грома. Пахло мокрой сиренью.
– Как хорошо!..
– прошептала Юнна, радуясь грозе.
– Чудесно, что все получается так, как я задумала.
Нет, нет, это не случайно, не случайно...
– повторяла и повторяла она, точно заколдованная.
Еще с вечера Юнна загадала: если утром произойдет что-либо необыкновенное, значит, ей посчастливится. Загадала неспроста: именно сегодня ей предстояло идти на Лубянку. И она восприняла грозу как доброе предзнаменование.
Юнна высунулась из окна, подставив лицо дождю.
Чудилось, каждая капля таила в себе крохотную, но осязаемую частичку грозы. Молнии подступали все ближе и ближе, и неожиданно одна из них вспыхнула совсем рядом. Юнну ослепило, и она открыла глаза лишь тогда, когда взрывчато и сокрушающе прогрохотал гром.
Не зажигая свечи, Юнна расчесала по-мальчишески короткие волосы. Подождав, когда снова вспыхнет молния, заглянула в старинное зеркало. Словно в легком тумане, увидела на мгновение мокрое восторженное лицо. Молния тут же погасла, оставив черный шлейф, и лицо исчезло, но Юнна уже забыла о зеркале. Она сознавала, что главное в ней не глаза, излучающие голубой, как небо, свет, не пушистые волосы, словно взбитые ветром, не дерзко очерченные губы, а то ликующее ощущение юности, свежести и здоровья, которое она постоянно чувствовала в себе.
Одевшись, Юнна тихонько приоткрыла дверь комнаты, где жила мать. Она знала, что сон у матери чуткий, как у человека, которого подстерегает опасность. Но предосторожность оказалась излишней: мать уже не спала. Высоко подложив подушки, она читала толстую, изрядно потрепанную книгу.
Маленькая комната матери напоминала библиотеку, которую
Елена Юрьевна могла весь день обойтись без еды, просидеть на сухарях и воде, но без общения с книгой не представляла себе жизни. Теперь, когда Юнна вошла в ее комнату, Елена Юрьевна не услышала ни скрипа двери, ни легких шагов дочери. Она вся была сейчас в той жизни и с теми людьми, которые жили в книге и чьи переживания, волнения и страсти приглушали в ее сознании ее собственные волнения и переживания.
– Тебя разбудила гроза?
– негромко спросила Юнна.
Елена Юрьевна ничего не ответила.
– Мама, ты слышишь?
Елена Юрьевна неторопливо опустила книгу на грудь, удивленно посмотрела на Юнну, будто она, ее дочь, была привидением, внезапно появившимся среди тех людей, которые жили в книге. И будто Юнна настолько потревожила их, что они замерли, умолкли, оставили свои дела и теперь точно так же удивленно смотрели на Юнну, как и Елена Юрьевна.
– Дождь уже перестал, но капли еще падали с листьев...
– едва слышно произнесла мать.
– Да нет же, - возразила Юнна.
– Дождь идет вовсю!
– Это из Толстого, - ласково сказала Елена Юрьевна, будто перед ней стояла ее любимая, но не всегда сообразительная ученица.
– Подумать только, такая простая фраза, а сколько музыки и красоты!
– "Война и мир"?
– не совсем уверенно предположила Юнна.
– А там гроза!
– Гроза? Ну и что же?
– И свеча сейчас догорит, - дрогнувшим голосом сказала Юнна, почувствовав острую жалость к матери.
– Свеча?
– Елена Юрьевна смущенно улыбнулась, не взглянув на свечу, и лишь сейчас, когда голос дочери осекся, осознанно посмотрела на нее.
– А ты что так рано вскочила?
– Там такое чудо, - ответила Юнна, кивая в сторону наглухо зашторенного окна.
– Хочешь, я открою?
– Нет, нет, - испуганно отказалась мать. Юнна знала: она боится, что ее оторвут от книги.
Чувство шалости и сострадания к матери вновь обожгло ее сердце. Она, упав на колени, обняла мать крепкими нежными руками, прильнула головой к ее груди.
– Милая, милая ты моя чудачка, - повторяла и повторяла Юнна, боясь, что заплачет.
Юнне хотелось утешить мать, сказать ей, что, может, известие о гибели отца - всего лишь страшная ошибка, и что, может, он все-таки жив, и что надо надеяться на лучшее и не терять интереса к жизни. Хотелось сказать эти утешительные слова не только для матери, но и для самой себя, но она не говорила их, а лишь крепче прижималась горячей щекой к осунувшемуся лицу матери.