Антология современной азербайджанской литературы. Проза
Шрифт:
Женщины наперебой расспрашивали о чем-то Селима, тот отвечал, но Исфендияр не мог разобрать ни единого слова, все сливалось в многоголосый, ровный гул… Он уловил только одно: Хаджи уехал за лекарством — пробираясь болотом, Селим сбил повязку, рана открылась, и фельдшер, вскочив на чьего-то коня, поскакал на станцию. Женщины хотели сами перевязать рану, но Селим не дает, ждет фельдшера… Больше Исфендияру ничего не удалось расслышать…
И вдруг среди монотонного гудения голосов кто-то громко назвал его имя: Милли, почтальонша. Она смотрела на Исфендияра
— Что тебе, дочка?
Касаясь сидящих на полу голыми, исцарапанными о колючки ногами, девушка протискалась к Исфендияру и, присев рядом, боком привалилась к старику.
Это ему не понравилось.
— Келагаем от меня не откупишься, дядя Исфендияр! — Милли захихикала.
— Чего же ты хочешь?
— Шелковое платье!
— Ладно, куплю.
— А чего это ты такой мрачный? — развязно продолжала Милли. — А, дядя Исфендияр? Чего хмуришься? Селим тебе такое известие привез!..
Сердце у Исфендияра сжалось и замерло, стиснутое болью.
— Какое… известие?.. — Исфендияр с трудом выдавил из себя эти слова, хотя они прозвучали почти спокойно.
— Такое известие! Живы, говорит, твои ребята! Слыхал?
Она заглянула ему в лицо, обдав резким винным запахом. Вот оно что! Исфендияр не раз уже слышал, что женщины начали пить. Получит солдатка «черное письмо», складываются и посылают Хайру на станцию. Потом пьют тайком — «горе облегчают». Поговаривали, что и Милли нередко подносят стаканчик — вместо муштулука. Он-то не верил: не пойдут, мол, наши женщины на такое. Вот и сейчас: уж на что от Милли вином несет — никакого сомнения, а ему не верится… Правда, не до того ему сейчас, дай бог на табуретке удержаться…
— Я знал, — чужим голосом прохрипел Исфендияр, обеими руками вцепившись в края табуретки. — Сердце чуяло… Когда же он видел парней-то моих? Дочка, ты приходи ко мне в дом, бери, что по нраву придется: тряпки там какие или что!.. А платье шелковое — само собой! Куплю! Все куплю! Корову продам, коли надо! Как невесту тебя разряжу! Где ж он их видел-то?..
— Да ты что, не слышишь? Слушай!
В ушах стоял шум: размеренно, словно волна о берег, кровь била в виски. Старик прижал ладони к лицу, смежил веки, стараясь понять, вникнуть в смысл того, что говорит о его сыновьях Селим…
— Кузнецами они оба — и Рахман, и Бахман… Лошадей куют. Маршалу Буденному коня ковали…
Старик отнял руки от лица, обернулся к Селиму, но не увидел ничего, кроме густых клубов дыма…
— Везет дяде Исфендияру! Самому Буденному сыновья коня куют!
— Хм… Как же это — куют?.. — Старик не мог скрыть разочарования. — На такой войне, и вдруг — коней ковать? Не могли мои сыновья на это согласиться… Нет, сынок, тут, наверно, ошибка вышла… Ты как: сам их видел или рассказывал кто?
— Люди говорили…
Люди… Сам, значит, не видел… Безотчетное раздражение все сильнее охватывало Исфендияра:
— А кто ж тебе говорил? Когда?
— Русский один, дядя Исфендияр.
«Месяца два… — мгновенно прикинул в уме Исфендияр. — А писем нет уже полгода…»
— Я в разведку ходил, дядя Исфендияр… На ту сторону, в тыл врага. Встретился с одним русским парнем. Зашел у нас разговор, он и говорит: «А у нас, говорит, в части твои земляки служат, два брата. Они, мол, и до войны кузнецами были, и сейчас при кузнице…» Ну, я первым делом — как зовут. «Имен я, говорит, их не знаю, но ребята приметные, силы громадной… Младший еще на сазе играет, и голос у него замечательный…»
Милли, качнувшись, уперлась рукой в колено Исфендияра и заглянула в глаза.
— Как же это… — услышал он громкий шепот. — Где же Бахман саз в России возьмет? Ведь он свой дома оставил, на стенке… Чего несет… — Милли всхлипнула. — Ишь муштулук получить хочет!
По комнате прошло движение. Женщины перешептывались, обеспокоенно поглядывали друг на друга…
А Исфендияр по-прежнему не мог ничего различить, колеблющаяся завеса дыма скрывала от него все лица. И вдруг ему показалось, что дым рассеялся…
В ярком свете тридцатилинейной лампы, доставленной сюда по случаю торжества из кабинета Гурбана, Исфендияр увидел множество глаз, устремленных на Селима. Солдат сидел, опустив голову, и кузнец ясно видел, как багровеют, наливаются кровью его уши.
Сейчас он был похож на того, прежнего Селима…
Исфендияр отпихнул девушку и, не в силах разогнуться от боли, обернулся, взглядом отыскивая невесток. Они беззвучно плакали, опустив келагаи на самые глаза.
«Букашки» и близнецы удивленно поглядывали то на мать, то на тетку и никак не могли сообразить, зачем они плачут, когда дядя солдат принес добрые вести…
Старик с усилием поднялся и пошел к двери. У порога он обернулся и бросил взгляд на солдата. Селим сидел не шевелясь, низко опустив голову. Беневша, красивая, статная молодуха, стояла возле брата, положив руку ему на плечо, и смущенно и в то же время укоризненно глядела на Исфендияра. «Ну, чего тебе? — говорил ее взгляд. — Что он тебе сделал плохого?» Старик отвернулся, вздохнул. Кто-то взял его под руку. Больше Исфендияр ничего не помнил — перешагнув порог, он тут же упал на землю…
— Что молчишь, Гурбан?
— Думаю…
— Тоже нашел занятие! Мыслями долгов не заплатишь! Давай садись поближе, разговор есть!
— Завтра разговоры будут, Исфендияр. Вернусь из военкомата — потолкуем. Нам с тобой как следует потолковать надо. А пока — будь здоров!
— Ну как же так? Невестки самовар развели…
— Спасибо, Исфендияр, в другой раз. Сейчас в район надо послать за доктором. Врач тебе нужен.
— Мой врач при мне, — Исфендияр обвел взглядом комнату, отыскивая Хаджи: фельдшера не было. Кузнец приподнял голову, заглянул через открытую дверь во двор, освещенный пламенем, вырывающимся из самоварной трубы; ни под тополем, ни у колодца Хаджи не было видно. — Где же он? Или со станции не вернулся?