Антология странного рассказа
Шрифт:
Дела ничего, стараясь казаться веселым и бодрым, отвечает Иван Матвеевич, а вот вы почему опаздываете?! А если бы не я был на смене?! Другой бы ни за что не остановился! Вы же знаете, это только я такой добрый! Знаем, кивает Марина, и по ее ответу нельзя понять, что она на самом деле знает, а чего нет. Она отводит взгляд черных глаз и, покачиваясь, проходит по салону, садится в самом конце.
Дети рассаживаются и молчат. Смотрят в окна так жадно, как будто никогда не видели ни Среднюю Косу, медленно уходящую вдаль в зеркале заднего вида, ни птиц, которые стоят у самого берега и чего-то ждут, глядя на восход. Это цапли. В этом году их прилетело на Косу несколько тысяч. Вообще они гнездятся на островах к западу, но вот уже несколько дней живут здесь. Пошел бычок. Цапли едят бычка. Бакланы едят бычка, нырки, чайки, утки,
Спасибо, говорит Марина. Спасибо, говорят некоторые дети и соскакивают с высокой ступеньки автобуса. Некоторые ничего не говорят. Просто прыгают вниз и бегут прямо по широкой улице. Справа за пансионатом стоит двухэтажная школа.
Обеденным рейсом в пятнадцать пятнадцать он увозит детей обратно на Косу. На Косу в это время едут немногие. Только те, кто работает на материке, в городе или за ним. Но таких очень мало, почти никого. Коса дает работу и пристанище всем, кто хочет. Зачем куда-то ездить, если с утра до вечера в любую погоду стучат молотки и визжат пилы на Ближней и Средней Косе? Идет ремонт старых пансионатов, строительство частных кемпингов и гостиниц. Огромные «МАЗы» возят гранит для укрепления берегов. Штормы этого года сильно подмыли узкое основание Косы, похожее на бутылочное горлышко или, скорее, уточняет про себя Иван Матвеевич, на ножку рюмки. В сентябре по ширине оно составило всего пятьдесят два метра. Мэрия бьет тревогу. Едва хватает для дороги. Вот взялись укреплять.
А штормы продолжают бушевать. Странно. Обычно они начинаются чуть позже, в октябре-ноябре. И дальше в зиму. А сейчас сентябрь, относительно теплый и ветреный сентябрь, еще не время…
Спасибо, говорят дети. Отъезжая, Иван Матвеевич видит, как они какое-то время стоят на остановке, неспешно и вдумчиво что-то обсуждая. Потом расходятся в разные стороны. Кажется, всего одна улица. Но проходит пара секунд — и сколько бы ты народа ни высадил на остановке, он пропадает без следа, будто и не было никого. Только, казалось бы, минуту назад шумел народ, вонял пивом, водкой и бычками, размахивал руками, ругался и кричал, пел песни, матерился и разговаривал о политике. И вот уже снова тишина, пустота, солнце, ветер. Через боковое окошко порывами задувает запахи разогретого асфальта и гранита, моря, болота, строительного мусора, щебенки, мокрой земли. А чем ближе к Дальней Косе, тем явственней чистый запах птиц и трав, родников и заводей, осоки и камыша, и снова ветра и солнца. Запахи свободы и забвения.
Иван Матвеевич мог бы уже пойти на пенсию, но он не хочет. Страшно оказаться без постоянного заработка. Он привык к живой копейке. Хотя и огородец имеется небольшой, и садик, и три теплички, которые ежегодно дают совсем недурственный приработок, — все равно это все не то, думает Иван Матвеевич. Ему нужны дорога, коса, уходящая по дуге на двадцать три километра на юго-запад от материка, запах моря, мрачные, не взрослеющие из года в год дети. А ведь придется скоро уходить, внезапно думает он вслух, может быть, еще до наступления зимы. Тормозит, распахивает настежь все двери.
Конечная, объявляет он двум заснувшим работягам-алкашам. Проверяет наличие сигарет и кошелька в кармане, выскакивает из кабины, закуривает, смотрит в небо.
Да, придется уходить. И все из-за головы. Собственно, даже не столько голова беспокоит Ивана Матвеевича, сколько память, которая, по его расчетам, расположена где-то в ней. Но где? Ее бы достать, разобрать, промыть бензином, прочистить, протереть сухой тряпкой, смазать солидолом. И была бы как новая, думает он.
Мне бутылку кваса и мороженое, говорит он заспанной молоденькой продавщице пустого просторного магазина на конечной остановке. «Дальняя Коса» — написано над входом, белой пластиковой дверью с узким желтым стеклом посередине. Видно, за последние несколько часов из покупателей он единственный. Они с продавщицей друг друга знают, конечно. Так давно знают, что Ивану Матвеевичу даже не хочется думать о том, сколько именно лет. Скорее всего, он возил ее в свое время из дома в школу, из школы домой. Потом в училище и обратно. Если она, конечно, закончила что-нибудь, кроме восьмилетки. Потом в город к городским парням возил. И обратно привозил пьяную, пахнущую табаком и спермой, разболтанную и развязную. Часто плачущую во хмелю. Несчастную, горькую, невыносимо доверчивую девочку, родившуюся на Косе. А потом у нее была любовь с отдыхающими. Из года в год это были другие мужчины. Из Воркуты и Санкт-Петербурга, Минска и Черновцов. Из разных городов и стран. И так продолжалось до тех пор, пока она не вышла замуж за владельца магазина. Теперь целыми днями напролет смотрит телевизор. В обед приезжает муж, который держит пансионат на Ближней Косе, и они занимаются любовью в подсобке. На это время она даже не закрывает магазин, и каждый желающий может слышать звуки их стремительной и горячей любви. Пахнет теперь она духами и конфетами. У нее большая мягкая грудь и красивые круглые бессмысленные глаза с поволокой. В этих глазах мир отражается без искажений. В них свет проходит, не преломляясь, будто там нет никакого вещества вообще. От нее самой исходит мягкий свет женщины, родившейся на Косе. В ее глазах, когда она протягивает квас и мороженое, этот птичий заповедник, раскачивающийся на волнах времени, отражается весь целиком.
Что там с погодой обещают, спрашивает Иван Матвеевич и смотрит в окно магазина. По проселочной дороге от пляжей идут в обнимку двое подвыпивших молодых людей. К вечеру дождь, шторм, порывы и все такое, говорит она, снова уставившись в экран телевизора. Не прощаясь, он выходит на улицу. Смотрит на часы. Пора отправляться. Съедает в три приема мороженое, с недоверчивым видом обходит свой автобус кругом, будто только что заметил в нем какую-то подмену, но пока не знает, какую именно. Затем вытирает руки не очень свежим носовым платком, отпивает прямо из бутылки немного кваса, который бьет в нос газировкой и холодом, и залезает в кабину.
Смотрит на народ, который дожидается рейса. Подъезжает к остановке, распахивает двери. Все хуже, думает, Иван Матвеевич, все хуже помню. Хорошо, что Коса у нас в одну улицу вытянулась, а в городе бы уже запутался. Да он и так в нем путается. Потому что мало выехать с Косы, нужно еще доехать через второй и третий городской пляж на автостанцию. А это в последнее время стало для него большой проблемой. Он не помнит туда дорогу. Когда находится там, знает, как ехать домой, на Косу. Но каждый раз, проезжая двойной шлагбаум, отделяющий заповедник от города, чувствует, как медленно покрывается испариной. В зеркало заднего вида он смотрит на стремительно отдаляющуюся Косу и просит у нее помощи. Трансценденция, написано на будке регулировщика красной краской из баллончика. Работники пропускного пункта заповедника в прошлом году это слово пытались стереть, потом забелить, но кто-то вовремя им объяснил, что в нем нет ничего зазорного. И они оставили его в покое. В этом году сквозь прошлогоднюю побелку оно проступило особенно ярко.
Коса, шепчет он, помоги, вывези меня, вынеси! Пронеси меня над этим городом и над этой жизнью! Но Коса не проносит. Через полчаса он останавливает свой автобус возле пиццерии на третьем пляже и объявляет немногочисленным пассажирам, что автобус дальше не идет.
Какого хрена, озадаченно интересуются пьяненькие молодые люди, так и продолжающие сидеть в обнимку. Дорогу забыл, честно отвечает Иван Матвеевич, сурово и просто глядя в глаза людям, сидящим в автобусе. Он желает услышать их приговор. Пусть они скажут все, что ему причитается. Народ выходит безмолвно. Бабки переглядываются между собой, но ничего не говорят. Иван Матвеевич имеет такой вид, который не способствует комментариям и живым дорожным дискуссиям.
Прикольный чертила, говорит один парень другому, по нему Ларе Фон Триер плачет. Тут вообще прикольно, отвечает второй. Они целуются, смеются и, покачиваясь, бредут на городской пляж. Иван Матвеевич возвращает деньги пассажирам, которые желают их вернуть. Потом сплевывает себе под ноги и садится на ступеньку автобуса.
Голову покалывает, руки дрожат. Посмотрев вправо на поворот дороги, он понимает, что понятия не имеет, что за ним находится. Посидев минут пять, достает древнюю черную «Моторолу» и, отставляя ее подальше по причине дальнозоркости, набирает номер.
Слышишь, Сашок, я не приеду. Нет, не приеду. Ну не доехал я сегодня по маршруту. Да не хочу я ничего сейчас объяснять. Так вышло. Да, так вышло. Увольняй. А я говорю, увольняй. Нет, я не лезу в бутылку. Увольняй. Короче, все. Хватит базарить. Сейчас я еду домой, на Косу. Пусть Витек завтра с утра за автобусом подъедет, я ключи в магазине оставлю на конечной. Туда и выручку сдам. Поеду на острова. Не хочу я никого видеть. Да. Все. Потом, Сашок, все, потом поговорим когда-нибудь.
Он выключает мобильник, кладет его в карман куртки. Закуривает. Закрывает двери автобуса и едет на Дальнюю Косу. Заходящее солнце ярко светит в лобовое стекло. Идущие на пляж дети на несколько секунд останавливаются и пристально изучают пустой рейсовый автобус, бешено несущийся по пустой разогретой дороге навстречу солнцу.