Анук, mon amour...
Шрифт:
– Духи. «Odji Maguado». Всего-то и надо было заглянуть в собственную сумку. Видите – «Odji Maguado», а чуть ниже – «Guy Cutarba». Парфюмерная фирма Ги Кутарба. Вот почему имя показалось таким знакомым. Я ношу его в сумке больше месяца.
– Вы купили эти духи?
– Всего лишь подарок моего близкого друга.
– Специалиста по японскому одноразовому чтиву?
Его. Сама бы я не решилась на столь провокационный запах… Я редко ими пользуюсь, даже несмотря на широту взглядов. Но они очень нравятся моему другу. Он считает, что вся бульварная литература, вне зависимости от страны изготовления, пахнет именно так.
– Как?
– Все
– Спорный тезис… Посмотрите, может быть, вы узнаете кого-нибудь на фотографиях…
– Это… подозреваемые?
– Можно сказать и так. Смотрите внимательнее.
– Господи… Вот эта… Кристобаль!.. Ну, конечно, это он… Откуда у вас…
– Никакой он не Кристобаль, госпожа Омацу. И никакого отношения к Испании не имеет…
– Но зачем ему…
– Он несколько лет живет в Париже. И действительно одно время работал моделью. Это правда. Единственная правда.
– Тогда кто же он?
– То самое имя, которое вы носите в сумочке больше месяца. Ги Кутарба.
БАЗИЛИК
– …Это он подарил вам кольцо, Линн?
Линн хмурится, как если бы я сказал непристойность или сделал двусмысленный жест рукой; на фоне музея Орсэ (бывший вокзал, бывший театр, бывший аукционный дом) это выглядит особенно впечатляюще. Бато Муш, речной трамвайчик, впечатляет гораздо меньше; скорее, он может вызвать удивление – неужели Линн решила прокатиться со мной по Сене?..
– Вы когда-нибудь видели Париж с речной глади, Кристобаль?
– Стоит посмотреть?
– Это красиво. Очень. Esta perfecto, мальчик мой, esta perfecto 20 …
Я улыбаюсь и на всякий случай киваю головой – Линн все-таки сумела втиснуть испанскую фразу, ввернуть, ввинтить, воткнуть в ничего не значащий разговор. Уловить смысл фразы несложно, и я соглашаюсь на Париж с речной глади: только бы Линн не перешла на беглый испанский. Такой же беглый, как и ее друг-левак, смотавший удочки от Франко.
20
Это великолепно (исп.).
– Это он подарил вам кольцо, Линн? – Вечерний Париж и вправду восхитителен.
Esta perfecto.
– Он дарил мне цветы.
Цветы, эка невидаль. Для человека, который вдыхал сюжеты книг вместе с сигаретным дымом, цветы – такая же банальность, как Париж с речной глади. В районе музея Орсэ. Esta perfecto, но уже давно стало общим местом.
– И знаете что, Кристобаль? Они никогда не вяли. Никогда. Можете себе представить?
Представить себе подоконник в квартире Линн не составляет труда: пинцет для выщипывания бровей, высохший тюбик тонального крема, пачка неоплаченных счетов, туристические проспекты с видами Французской Полинезии (авиабилет в Полинезию так и остался невыкупленным, кожа стареющей Линн слишком уязвима для полинезийского солнца); тюбик тонального крема… впрочем, на него я уже натыкался… и – цветочные горшки.
Много цветочных горшков с растениями. Такими же уязвимыми, как и кожа стареющей Линн, еще один повод не выкупать билет в Полинезию.
– …Они никогда не вяли.
– Удивительно.
– Это были самые обыкновенные цветы. Розы со срезанными стеблями. Они должны были завянуть на третий день. Максимум – на четвертый. Но они стоят до сих пор. Такие же, как тогда. Я не могу с ними расстаться. Тридцать лет я не могу с ними расстаться.
– Удивительно.
– Я боюсь их. Хотите на них посмотреть?
– Сегодня?
Розы, которые не вянут три десятилетия – если это, конечно, не мистификация со стороны Линн, – вещь и вправду удивительная. Но не настолько, чтобы сигануть с борта Бато Муш, вплавь добраться до берега, выжать носки и рубаху и отправиться глазеть на них.
– Не обязательно сегодня, Кристобаль. Совсем необязательно. Когда речь идет о тридцати годах, пара дней значения не имеет.
– Вы приглашаете меня в гости?
– Если вы не против… Я хорошо готовлю паэлью. Paella valensiana…
Паэлья. Интересно, что такое паэлья? Судя по застенчиво-торжествующему лицу Линн, омлет по-креольски вовсе не является ее главным кулинарным достижением. Судя по самому слову – это нечто испанское. Такое же непоправимо-испанское, как дуэнья, коррида или кастаньеты. Или фламенко, которое не нравится Мари-Кристин. Стук сбитых каблуков и накрахмаленные нижние юбки танцовщиц всегда вызывали в ней глухое раздражение своей этнографической прямолинейностью. А Линн вполне могла бы сойти за дуэнью.
– У вас ведь найдется еще один свободный вечер для старой парижанки, Кристобаль?
– Конечно, Линн.
Кроме нас с Линн на палубе Бато Муш толчется с десяток туристов-азиатов, то ли японцев, то ли корейцев. Они с ног до головы обвешаны аппаратурой: видеокамеры, легко помещающиеся в руке, профессиональные «Никоны» и «Кэноны»; дула их объективов нацелены друг на друга, реже – на анфиладу мостов и залитые огнем набережные. Париж интересует азиатов лишь в контексте себя самих, с тем же успехом можно фотографироваться на фоне кухонной плиты или навесного шкафчика в прихожей. Приоткрытая, затянутая бумагой дверь на террасу (напольные вазы по обеим сторонам) тоже подойдет. Миниатюрная девушка – ростом нисколько не выше напольной вазы – просит меня сняться с ней. Устоять против азиатской улыбки – неопределенной, кисло-сладкой, как соус к рыбе в китайском ресторанчике, – невозможно, и я соглашаюсь. Мы будем забавно смотреться вместе, когда пленку проявят: я почти вдвое выше девушки, ей ничего не стоит спрятаться под навесом моего подбородка – от дождя, от снега, от чего угодно. Но ни дождя, ни снега не предвидится, Париж в мае – esta perfecto, Линн права. Интересно, какую историю придумает обо мне девушка? Должно быть, что-нибудь возвышенно-романтическое, исходя из количества снимков и мизансцен, которые придумываются по ходу, все с той же неопределенной улыбкой. Что-то такое, что заслуживает внимания; что-то такое, во что – по прошествии времени – поверить легче всего.
«Мой парижский друг», вот как будет называться эта история. В этой истории я обрасту привычками, о которых и понятия не имею, и уж точно в ней никогда не будет Анук. На секунду я ловлю себя на мысли, что отдал бы все, что угодно, – лишь бы эта история оказалась правдой. Забыть об Анук навсегда, перестать думать о ней – это было бы великолепно.
Esta perfecto.
Но испугаться столь малодушной мыслишки я не успеваю, она уходит так же внезапно, как и пришла, ее заслоняет другая мысль, открывшаяся мне еще в отрочестве: Анук не нужна верность, а предательства она и вовсе счастливо не заметит.