Аня Каренина
Шрифт:
Естественным «громоотводом» для любых приступов ярости всех членов семьи обычно выступала Долли.
— Ну вот что ты расселась?
Анна Аркадьевна начала без прелюдий, вкатившись на кухню на «домашнем скейте».
Долли устало посмотрела на свекровь с высоты своей табуретки и ничего не сказала. Сделав глубокую затяжку, она выпустила дым в потолок и отхлебнула из огромной кружки горячего сладкого чаю. Минуты перекура между боями на домашнем фронте — между готовкой и стиркой, между походом в магазин и уборкой — эти минуты священны. Никто не смеет посягать на них.
Однако
— Сидишь, значит? А Танька твоя там небось уже на обоях рисует!
Долли недовольно посмотрела на свекровь. Ну рисует ребёнок на стенах! И что? Подумаешь! Дети есть дети, их причуд взрослым не понять.
— Она же сказала, что больше не будет, — нервно, но по возможности сдержанно ответила Долли Анне Аркадьевне.
— Сказать-то сказала, а будет или не будет — неизвестно! Нужно же причину этого странного явления выяснить! Кто этим будет заниматься — опять я, что ли?
Фраза «опять я, что ли?» — это спусковой крючок. Это многоразовая динамитная шашка, которая всегда срабатывает, это красная тряпка тореадора! Анна Аркадьевна Каренина, безголовая дура, которая по тупости своей осталась без ног, эта тунеядская сволочь смеет говорить, что она тут чем-то занимается, кроме того, что портит окружающим нервы?!
«Убью!» — мелькнуло в голове у Долли.
— Вы тут до фига чем занимаетесь! — огрызнулась она. — Уработались прямо! Хоть бы пол мыли, катаясь на своей телеге! Хоть бы палец о палец ударили! Я тут надрываюсь, стираю, готовлю, убираю за двумя детьми…
— Тебя здесь никто не держит!
— Да? А дети мои где будут? Нет уж, милая мамаша, я на своей жилплощади законной сижу и сидеть буду! Ясно вам? И хрен вы меня отсюда сковырнёте! — Долли сунула свекрови под нос огромную красную фигу.
Каренина-старшая слегка опешила от такого выступления. Она привыкла, что невестка истерично выкрикнет несколько обвинений и убежит рыдать в свою комнату. Однако Долли вместо этого закурила вторую сигарету и, спластилинив абсолютно каменную физиономию, отхлебнула ещё чаю.
— Ну погоди, теперь уж я тебя в покое не оставлю! — злобно прошипела Каренина-старшая и покатилась в свою комнату.
— Смотрите, от злости не сдохните до этого момента! — бросила ей вслед Долли.
— И не надейся!
Обмен любезностями закончился явно не как обычно. Слёзы пролила не овечка Долли, а Анна Аркадьевна. Скупые, удушливые слёзы досады. Она не выходила из своей комнаты, пока не услышала, что Долли, собрав детей, куда-то ушла.
Каренина-старшая выкатилась в коридор, подъехала к двери, прислушалась. Дарья чертыхалась на лестнице, запихивая Гришкину коляску в лифт, потом дверцы закрылись и тяжёлый скрип возвестил, что невестка отбыла окончательно. Анна Аркадьевна с поразительной ловкостью перелезла со своей каталки на нижние антресоли прихожей, подтянувшись на дверной ручке, и закрыла верхний замок.
«Верхний замок» был ежедневным кошмаром всей семьи. Его можно открыть только изнутри, все попытки сделать это ключом обрекались на неудачу. Многострадальная Долли каждодневно убеждалась в этом вновь и вновь. Всякий раз, возвращаясь домой в тяжеленных сумках, с коляской и висящей на руке Таней, она оказывалась вынуждена стучать и орать под дверью добрых двадцать минут, дожидаясь, пока свекровь соизволит отпереть. Иногда её спасало вмешательство соседей. Те пригрозили, что в случае дальнейшей эксплуатации семьёй Карениных-Облонских «верхнего замка» высадят всю дверь с коробкой на хрен, чтобы никто больше не испускал истерических воплей с матерщиной за полчаса перед тем, как вышел, и полчаса после того, как вошёл.
Тем не менее Анна Аркадьевна продолжала запирать дверь. Сосед пригрозил отрубить ей руки, но угроза эта, конечно же, не была принята всерьёз.
Однако все окружающие проявили себя как законченные эгоцентрики, ошибочно полагая, что столь неуважаемая ими Каренина-старшая только и размышляет целыми днями — как бы ещё больше насолить своей невестке, а заодно и остальным ближним. Нет, причина состояла совершенно в другом. Просто в те редчайшие минуты, когда все выметались из дома, когда не было ни Стивы, ни Ани, ни невестки, ни внуков, Анна Аркадьевна наполнялась исключительным искрящимся счастьем. Только ради этих минут она и продолжала жить на свете, только из-за этих минут до сих пор не бросилась головой вниз из окна. Это сумасшедшее, жизнеутверждающее, невозможно оптимистичное счастье в жизни Карениной-старшей составлял онанизм, или, если будет угодно, — мастурбация. Её Анна Аркадьевна открыла для себя довольно поздно. Но, как говорится, уж лучше поздно, чем никогда.
Тот вибратор, что Аня нашла у неё под кроватью, стоил Карениной-старшей огромных усилий экономии. Она собирала на него два года, откладывая со своей крохотной пенсии инвалида, даже брала на дом всякую работу типа сортировки пуговиц или укладывания булавок в коробки.
Анна Аркадьевна шла по жизни словно актриса старой закалки, которая изо всех сил пытается играть трагедию трагично, но цифровые технологии, тинейджеры-зрители и клоуны-актёры, повинуясь воле какого-то безумного постановщика, втягивают её в свой фарс. И вот уже королева Гертруда выглядит жалко со своим толстым слоем театрального грима, в своём бархатном, шитом золотом костюме, оставленная на потеху публике посреди цирковой арены. Сара Бернар, низведенная в клоунессы.
Надо заметить, что Анна Аркадьевна Каренина отнюдь не всегда была безногой радикальной феминисткой, упоённо предающейся мастурбации с использованием вибратора. Больше того, она даже не всегда была Карениной. До замужества Анна Аркадьевна носила фамилию Облонская. Этот девичий вариант достался старшему сыну — Степану, а через него и многострадальной Долли с детьми. Таким странным образом в случае замужества Карениной-младшей и принятия ею фамилии мужа род Карениных на этом иссякнет, а вот Облонские, видимо, расплодятся по земле в великом множестве.