Аня в Стране чудес

Кэрролл Льюис

— Что ты знаешь о преступленьи? — спросил Король у Ани.

— Ничего, — ответила Аня.

— Решительно ничего? — настаивал Король.

— Решительно ничего, — сказала Аня.

— Это очень важно, — проговорил Король, обернувшись к присяжникам.

Те было начали заносить сказанное, но тут вмешался Кролик.

— Неважно — хотите сказать, Ваше Величество? — произнес он чрезвычайно почтительным голосом, но с недобрым выражением на лице.

— Неважно, да, да, конечно, — быстро поправился Король и стал повторять про себя: «Важно — неважно, неважно — важно», — словно он старался решить, какое слово звучит лучше.

Некоторые

из присяжников записали «важно», другие — «неважно». Аня могла заметить это, так как видела их доски. «Но это не имеет никакого значенья», — решила она про себя.

В эту минуту Король, который только что торопливо занес что-то в свою записную книжку, крикнул: «Молчанье!» — и прочел из этой же книжки следующее: «Закон сорок четвертый. Все лица, чей рост превышает одну версту, обязаны удалиться из залы суда».

Все уставились на Аню.

— Превышаешь! — молвил Король.

— И многим, — добавила Королева.

— Во всяком случае, я не намерена уходить, — сказала Аня. — А кроме того, это закон не установленный, вы сейчас его выдумали.

— Это старейший закон в книге, — возразил Король.

— Тогда он должен быть законом номер первый, а не сорок четвертый, — сказала Аня.

Король побледнел и захлопнул записную книжку.

— Обсудите приговор, — обратился он к присяжникам, и голос его был тих и трепетен.

— Есть еще одна улика, — воскликнул Белый Кролик, поспешно вскочив. — Только что подобрали вот эту бумажку.

— Что на ней написано? — полюбопытствовала Королева.

— Я еще не развернул ее, — ответил Кролик. — Но, по-видимому, это письмо, написанное подсудимым… к… к кому-то.

— Так оно и должно быть, — сказал Король. — Разве только, если оно написано к никому, что было бы безграмотно, — не правда ли?

— А как адрес? — спросил один из присяжников.

— Адреса никакого нет, — сказал Кролик. — Да и вообще ничего на внешней стороне не написано. — Он развернул листок и добавил: — Это, оказывается, вовсе не письмо, а стихи.

— А почерк чей, подсудимого? — спросил вдруг один из присяжников.

— В том-то и дело, что нет, — ответил Кролик. — Это-то и есть самое странное.

Присяжники все казались озадаченными.

— Он, должно быть, подделался под чужой почерк, — решил Король.

Присяжники все просветлели.

— Ваше Величество, — воскликнул Валет, — я не писал этого, и они не могут доказать, что писал я: подписи нет.

— То, что ты не подписал, ухудшает дело, — изрек Король. — У тебя, наверно, совесть была нечиста, иначе ты бы поставил в конце свое имя, как делают все честные люди!

Тут раздались общие рукоплесканья: это была первая действительно умная вещь, которую Король сказал за весь день.

— Это доказывает его виновность, конечно, — проговорила Королева. — Итак, отруб…

— Это ровно ничего не доказывает, — перебила Аня. — Вы же даже не знаете, о чем говорится в этих стихах.

— Прочесть их, — приказал Король.

Белый Кролик надел очки.

— Откуда, Ваше Величество, прикажете начать? — спросил он.

— Начни с начала, — глубокомысленно ответил Король, — и продолжай, пока не дойдешь до конца. Тогда остановись.

В зале стояла

мертвая тишина, пока Кролик читал следующие стихи:

При нем беседовал я с нею О том, что он и ей, и мне Сказал, что я же не умею Свободно плавать на спине. Хоть я запутался — не скрою, — Им ясно истина видна; Но что же станется со мною, Когда вмешается она? Я дал ей семь, ему же десять, Он ей — четыре или пять. Мы не успели дело взвесить, Как все вернулись к нам опять. Она же высказалась даже (Пред тем, как в обморок упасть) За то, что надо до продажи Ей выдать целое, нам часть. Не говорите ей об этом Во избежанье худших бед. Я намекнул вам по секрету, Что это, знаете, секрет.

— Вот самое важное показание, которое мы слышали, — сказал Король. — Итак, пускай присяжные…

— Если кто-нибудь из них может объяснить эти стихи, я дам ему полтинник, — проговорила Аня, которая настолько выросла за время чтения, что не боялась перебивать. — В этих стихах нет и крошки смысла — вот мое мненье.

Присяжники записали: «Нет и крошки смысла — вот ее мненье», но ни один из них даже не попытался дать объяснение.

— Если в них нет никакого смысла, — сказал Король, — то это только, знаете, облегчает дело, ибо тогда и смысла искать не нужно. Но как-никак, мне кажется, — продолжал он, развернув листок на коленях и глядя на него одним глазом, — мне кажется, что известное значенье они все же имеют. «Сказал, что я же не умею свободно плавать на спине». Ты же плавать не умеешь? — обратился он к Валету.

Валет с грустью покачал головой.

— Разве, глядя на меня, можно подумать, что я хорошо плаваю? — спросил он. (Этого, конечно, подумать нельзя было, так как он был склеен весь из картона и в воде расклеился бы.)

— Пока что — правильно, — сказал Король и принялся повторять стихи про себя: «…Им ясно истина видна» — это, значит, присяжным. «…Когда вмешается она…» — это, должно быть, Королева. «Но что же станется со мною?»…Да, это действительно вопрос! «… Я дал ей семь, ему же десять…»…Ну конечно, это насчет пирожков.

— Но дальше сказано, что «все вернулись к нам опять», — перебила Аня.

— Так оно и есть — вот они! — с торжеством воскликнул Король, указав на блюдо с пирожками на столе. — Ничего не может быть яснее! Будем продолжать: «…Пред тем, как в обморок упасть…» Ты, кажется, никогда не падала в обморок, моя дорогая? — обратился он к Королеве.

— Никогда! — рявкнула с яростью Королева и бросила чернильницей в Ящерицу. (Бедный маленький Яша уже давно перестал писать пальцем, видя, что следа не остается, а тут он торопливо начал сызнова, употребляя чернила, струйками текущие у него по лицу.)