Анж Питу
Шрифт:
– Настолько, насколько может им быть человек из рода Лафайетов. Раз уж нам никак не обойтись без равенства, поверьте мне, лучше избрать равенство знатных господ. Я предпочитаю равенству унижающему равенство возвышающее.
– И вы можете поручиться за Лафайета?
– До тех пор, пока от него не будет требоваться ничего иного, кроме порядочности, отваги и преданности, безусловно.
– Хорошо, в таком случае скажите, что требуется от меня?
– Рекомендательное письмо к его величеству королю Людовику XVI.
– Такому человеку, как вы, нет нужды в рекомендательных письмах; ваше имя говорит само за себя.
– Нет, мне удобнее считаться вашим ставленником; если вы отрекомендуете меня королю, я скорее добьюсь своей цели.
– А какова ваша цель?
– Стать одним из лейб-медиков.
– О, нет ничего легче. Но как же королева?
– Главное – чтобы я оказался при дворе, а дальше уж мое дело.
– А вдруг она начнет вас преследовать?
– Тогда я заставлю короля действовать в моих интересах.
– Заставите короля? Это выше человеческих сил.
– Тот, кому подвластно тело, будет большим глупцом, если не сумеет овладеть и умом.
– Но не кажется ли вам, что человек, побывавший в Бастилии, – не самый лучший претендент на звание лейб-медика?
– Нисколько. Ведь, если верить вам, меня преследовали за приверженность философии?
– Боюсь, что так.
– Значит, взяв на службу врача – последователя Руссо, сторонника новых идей, наконец, пленника, только что вышедшего из Бастилии, король вернет себе популярность среди народа. Объясните ему это при первой же встрече с ним.
– Вы, как всегда, правы, но скажите: очутившись при дворе, вы не оставите меня своими советами?
– Ни в коем случае, лишь бы вы не отклонялись от политики, касательно которой мы с вами условимся.
– Что можете вы мне обещать взамен?
– Что я дам вам знать, когда придет пора эмигрировать.
Неккер пристально взглянул на Жильбера, а затем произнес, помрачнев:
– В самом деле, это величайшая услуга, какую преданный друг может оказать министру; более того, это последняя услуга.
И, сев за стол, он принялся за письмо к королю. Жильбер тем временем перечитывал полученную от Неккера бумагу, повторяя: «Графиня де Шарни? Кто бы это мог быть?»
– Держите, сударь, – сказал Неккер через несколько минут, подавая Жильберу лист бумаги. Жильбер взял его и прочел следующее:
«Ваше Величество, Вам, без сомнения, надобно иметь верного человека, с которым можно говорить о делах. Покидая вас, я оставляю вам мой последний дар, оказываю вам последнюю услугу, посылая к вам доктора Жильбера. Ваше Величество поймет меня, если я скажу, что доктор Жильбер не только один из опытнейших в свете медиков, но и автор записок о „Правлении и политике“, которые произвели на Ваше Величество столь сильное впечатление.
Покорный слуга Вашего Величества, барон де Неккер».
Неккер не поставил под письмом даты и, запечатав его простой печатью, отдал Жильберу.
– Итак, – сказал он на прощание, – мы с вами виделись в Брюсселе, не правда ли?
– Да, разумеется, более чем правда. Впрочем, завтра утром я дам вам знать о себе.
Барон условленным образом постучал по панно, и на пороге вновь возникла г-жа де Сталь, на этот раз державшая в руке не только ветку гранатового дерева, но и брошюру доктора Жильбера, титульный лист которой она не без кокетства показала автору.
Жильбер простился с г-ном де Неккером, поцеловал руку баронессе, проводившей его до дверей кабинета, и вышел.
Покинув замок, он направился к фиакру, где все – Питу и Бийо на переднем сиденье, кучер на облучке и даже лошади на подгибающихся ногах – крепко спали.
Глава 22.
КОРОЛЬ ЛЮДОВИК XVI
Свидание Жильбера с г-жой де Сталь и господином де Неккером длилось около полутора часов. Жильбер возвратился в Париж в четверть десятого, приказал везти его прямо на почтовую станцию, нанял там экипаж с лошадьми и, отправив Бийо и Питу отдыхать от трудов праведных в маленькую гостиницу на улице Тиру, где Бийо обычно останавливался во время приездов в Париж, поскакал в Версаль.
Было уже поздно, но Жильбер не обращал на это никакого внимания. Люди его склада испытывают настоятельную потребность в действии. Поездка его могла и не принести пользы, но он предпочитал бесполезную поездку сидению на месте: для иных характеров неизвестность мучительнее самой ужасной реальности.
В Версаль он прибыл в пол-одиннадцатого. Обычно в эту пору здесь все спало глубоким сном, но в тот вечер жители Версаля бодрствовали: до городка и дворца докатились отзвуки той бури, что днем потрясла Париж.
Французские гвардейцы, королевские и швейцарские гвардейцы, перегородив все главные улицы, вели беседы меж собой или с теми гражданами, чья приверженность королю не вызывала сомнения.
Дело в том, что Версаль испокон веков был городом роялистов. Вера в монархию, если не в монарха, в крови у здешних жителей. Живя подле королей и милостями королей, в сени их сокровищ, вечно вдыхая пьянящий аромат белых лилий, видя блеск золототканых одежд и августейшие улыбки, жители мраморно-порфирного Версаля чувствуют и себя немного королями; даже сегодня, когда сквозь замшелые мраморные плиты пробивается трава, когда с деревянных панелей облупляется позолота, когда в парках стоит могильная тишина, Версаль – этот обломок падшей королевской власти, утративший могущество и богатство, не изменяет своему прошлому и стремится сохранить по крайней мере поэзию печальных воспоминаний и очарование меланхолических размышлений.
Итак, в ночь с 14 на 15 июля 1789 года весь Версаль в тревоге ожидал, как примет король Франции оскорбление, нанесенное его короне, пощечину, нанесенную его власти.
Мирабо своим ответом г-ну де Дре-Брезе плюнул королевской власти в лицо.
Народ взятием Бастилии ранил ее в сердце. Тем не менее люди недалекие и близорукие долго не раздумывали. В особенности же для военных, привыкших видеть во всяком событии победу либо поражение грубой силы, дело шло просто-напросто о том, чтобы пойти походом на Париж. Тридцати тысяч человек и двадцати артиллерийских орудий достанет на то, чтобы сбить с парижан спесь и прервать их буйное торжество, – утверждали они.