Анж Питу
Шрифт:
– Правду.
– Объясни мне как следует, что ты имеешь в виду.
– У всех детей есть забавы, радости, а у меня – нет.
– У тебя нет забав и радостей?
– Я хочу сказать, отец, что игры с ровесниками меня не забавляют.
– Учтите, Себастьен, что такой характер мне не по душе. Умы, созданные для славы, подобны отборным плодам, которые поначалу всегда горьки, терпки, зелены и лишь потом достигают восхитительной сладости. Поверьте, дитя мое: быть молодым – большое счастье.
– Не моя вина, что я не умею быть молодым, – ответил Себастьен с меланхолической улыбкой.
В продолжение всего этого разговора Жильбер, сжимая руки сына в своих руках, пристально глядел ему в глаза.
– Ваш возраст, друг мой, – это время сева; в эту пору ничто из того, что заронила в вас учеба, еще не должно проступать наружу. В четырнадцать лет степенность – знак либо гордыни, либо болезни. Я спросил вас, хорошо ли вы себя чувствуете, вы отвечали, что хорошо. Теперь я спрашиваю вас, не гордец ли вы? Я предпочел бы услышать, что нет.
– Успокойтесь, отец, – сказал мальчик. – Я грущу не; от болезни и не от гордыни; нет, я грущу оттого, что у меня горе.
– Горе, бедное мое дитя! Какое же у тебя горе? Какое может быть горе в твоем возрасте? Расскажи мне все без утайки.
– Нет, отец, нет, не теперь. Вы ведь сказали, что торопитесь; у вас мало времени. Поговорим о моих безумствах в другой раз.
– Нет, Себастьен, иначе у меня будет неспокойно на душе. Расскажи мне о своем горе.
– По правде говоря, я не смею.
– Чего же ты боишься?
– Боюсь показаться вам одержимым, а еще боюсь огорчить вас своим рассказом.
– Ты больше огорчишь меня, если не откроешь мне своей тайны.
– Вы прекрасно знаете, отец, что у меня нет тайн от вас.
– В таком случае начинай свой рассказ.
– Честное слово, я не смею.
– Себастьен, ты ведь хочешь, чтобы тебя считали мужчиной?
– В этом все дело.
– Тогда наберись смелости!
– Ну, хорошо! Отец, источник моего горя – сон.
– Сон, который тебя пугает?
– И да, и нет; когда я вижу этот сон, мне не страшно, я просто переношусь в какой-то другой мир.
– Что ты хочешь сказать?
– Еще когда я был совсем мал, меня посещали эти видения. Вы ведь знаете, мне два или три раза случалось заблудиться в густом лесу, окружающем деревню, где я вырос.
– Да, я слышал об этом.
– Так вот, я заблудился, потому что шел следом за призраком.
– За призраком? – переспросил Жильбер, глядя на сына с изумлением, смешанным с ужасом.
– Понимаете, отец, вот что происходило: я играл с другими детьми, и, пока я не выходил за околицу деревни, пока я не оставался один, я никого не видел; но стоило мне выйти за околицу, как я начинал слышать подле себя что-то вроде шороха шелка; я протягивал руки, но не мог ухватить ничего, кроме воздуха; однако чем дальше я уходил, тем лучше различал призрак. Сначала это было дымчатое облако, затем дымка сгущалась и принимала форму человеческого тела. Это была женщина, она не столько шла, сколько скользила по воздуху, и чем темнее были уголки леса, куда она углублялась, тем явственнее становились очертания ее фигуры. Неведомая, странная, неодолимая сила влекла меня к этой женщине. Я шел за ней следом, вытянув руки и, подобно ей, не произнося ни слова: я не раз пытался окликнуть ее, но так и не смог выговорить ни единого звука; я шел за ней, не в силах догнать ее, а она не останавливалась и наконец таким же чудом, как возникла, начинала исчезать. Силуэт ее становился все бледнее и бледнее; плоть обращалась в дымку, дымка истончалась и пропадала из виду. А я без сил падал на землю в чаще леса. Там меня и находил Питу, иногда в тот же день, а иногда лишь назавтра.
Жильбер продолжал смотреть на сына со все возрастающей тревогой. Пальцы его искали пульс мальчика. Себастьен понял, какие чувства обуревают доктора.
– О, не тревожьтесь, отец, – сказал он, – я знаю, что ничего подобного на самом деле быть не может, я знаю, что это просто видение.
– А как выглядела эта женщина? – спросил доктор.
– О, она была прекрасна, как королева.
– Тебе случалось видеть ее лицо?
– Да.
– Как давно? – спросил Жильбер, трепеща.
– Уже в Париже.
– Но в Париже ведь нет такого леса, как в Виллер-Котре, нет высоких деревьев, под зелеными кронами которых царит таинственный полумрак? В Париже нет ни тишины, ни уединения – а без них откуда взяться призракам?
– Нет, отец, все это есть и здесь.
– Где же?
– В этом саду.
– Как в этом саду? Ведь доступ в этот сад открыт только преподавателям?
– Вы правы, отец. Но два или три раза мне показалось, что эта женщина проскользнула со двора сюда, в сад. Я хотел пойти за ней, но всякий раз натыкался на запертую калитку. И вот однажды, когда аббат Берардье, очень довольный моим переводом, опросил меня, что бы я хотел получить в награду, я сказал, что хотел бы иногда гулять в этом саду. Он позволил. Я пришел сюда, и здесь, отец, здесь видение посетило меня вновь.
Жильбер вздрогнул.
– Странная галлюцинация, – сказал он, – впрочем, у мальчика такая впечатлительная натура. И что же, ты видел ее лицо?
– Да, отец.
– И запомнил его? Мальчик улыбнулся.
– А ты пробовал подойти к ней?
– Да.
– Пробовал коснуться ее рукой?
– Тогда она исчезает.
– Как, по-твоему, Себастьен, кто эта женщина?
– Мне кажется, что это моя матушка.
– Твоя матушка?! – воскликнул Жильбер, побледнев, и приложил руку к сердцу, словно желая унять мучительную душевную боль.
– Ведь это все только сон, – сказал он, – а я почти такой же безумец, как и ты.
Мальчик замолчал и, наморщив лоб, взглянул на отца.
– Ты что-то хочешь сказать? – спросил Жильбер.
– Я хочу сказать вот что: это, конечно, сон, но он существует наяву.
– Что?
– В прошлом году на Троицу нас повезли на прогулку в Саторийский лес неподалеку от Версаля и там, когда я предавался грезам вдали от остальных учеников, вдруг…
– Появилось прежнее видение?
– Да, но на этот раз она ехала в карете, запряженной четверкой великолепных лошадей.., на этот-раз она была такая живая, такая настоящая. Я едва не лишился чувств.
– Отчего?
– Не знаю.
– И что ты подумал после этой новой встречи?
– Что та женщина из моих грез не матушка, ведь матушка умерла, и я не мог видеть ее в карете близ Версаля.
Жильбер поднялся и провел рукою по лбу. Он был близок к обмороку.
Себастьен заметил его волнение и испугался его бледности.
– Вот видите, отец, напрасно я рассказал вам о своих безумствах.
– Нет, дитя мое, напротив, рассказывай мне о них как можно чаще, рассказывай о них при каждой нашей встрече, и мы постараемся вылечить тебя.