Анж Питу

Дюма-отец Александр

– Вы правы, сударь; впредь, если вы застанете его погруженным в такие поиски, прошу вас: развлеките его.

– Мне будет жаль это делать, ибо его письменные работы, должен вам заметить, когда-нибудь составят славу коллежа Людовика Великого. Предсказываю вам, что через три года ваш сын будет первым по всем предметам.

– Осторожнее, – возразил доктор, – эта сосредоточенность – проявление скорее слабости, нежели силы, симптом болезни, а не здоровья. Вы правы, господин аббат, этому ребенку не следует рекомендовать много трудиться

или во всяком случае нужно научить его отличать труд от грез.

– Сударь, уверяю вас, что он трудится.

– Когда впадает в подобное состояние?

– Да, не случайно ведь он заканчивает все задания раньше других. Видите, как шевелятся его губы? Он повторяет урок.

– Так вот, когда он будет повторять урок таким образом, господин Берардье, развлеките его; урока он не забудет, зато станет себя лучше чувствовать.

– Вы думаете?

– Я уверен.

– Что ж! – ответил аббат. – Вам виднее, ведь вы, по мнению господ де Кондорсе и Кабаниса, – один из самых ученых людей нашего времени.

– Только, – предупредил Жильбер, – когда вы будете отвлекать его от грез, действуйте осторожно, говорите вначале тихо и лишь затем постепенно повышайте голос.

– Почему?

– Потому что тогда он будет возвращаться в мир, который только что покинул, постепенно.

Аббат взглянул на доктора с удивлением. Он был близок к тому, чтобы счесть его безумцем.

– Постойте, – сказал Жильбер, – сейчас вы убедитесь, что я говорю правду.

В эту минуту в комнату вошли Бийо и Питу. Питу с порога бросился к юному Жильберу.

– Ты хотел меня видеть, Себастьен? – спросил Питу, беря юношу за руку. – Спасибо тебе, ты так добр.

И он коснулся своими неуклюжими губами матового лба мальчика.

– Смотрите, – сказал Жильбер, схватив аббата за руку. В самом деле, Себастьен, внезапно отлученный сердечным поцелуем Питу от своих грез, покачнулся; лицо его из матового сделалось мертвенно бледным, голова поникла, словно шея уже не могла ее удержать, из груди вырвался горестный вздох. Прошло несколько секунд, затем на щеках юноши заиграл яркий румянец. Он покачал головой и улыбнулся.

– Ах, это ты, Питу, – сказал он. – Да, правда, я хотел тебя видеть.

Внимательно оглядев Питу, Себастьен спросил:

– Так ты сражался?

– Да, и очень храбро, – ответил Бийо.

– Отчего вы не взяли меня с собой? – сказал юноша с упреком. – Я бы тоже сражался, я бы хоть что-нибудь сделал для отца.

– Себастьен, – ответил на это Жильбер, подходя к сыну и прижимая его голову к своей груди, – ты сделаешь для отца гораздо больше, если будешь не сражаться за него, а исполнять его пожелания, если станешь образованным человеком, прославленным ученым.

– Как вы, отец? – спросил юноша с гордостью. – О, это моя мечта.

– Себастьен, – сказал доктор, – теперь, когда ты обнял и поблагодарил наших добрых друзей Бийо и Питу, мы могли бы погулять с тобой вдвоем по саду и поговорить.

– С радостью, отец. Я всего два или три раза в жизни оставался с вами наедине и помню наши разговоры так ясно, как будто все это было вчера.

– Вы позволите, господин аббат? – спросил Жильбер.

– Какие могут быть сомнения?

– Бийо, Питу, друзья мои, вы, наверное, голодны?

– Черт возьми, еще бы! – сказал Бийо. – Я не ел с утра, да и Питу, я думаю, не откажется перекусить.

– Я, конечно, умял не меньше буханки хлеба и два или три здоровых куска колбасы после того, как нас вытащили из воды, но после купания просыпается такой аппетит!..

– Ну, так ступайте в столовую, – сказал аббат Берардье, – вас накормят обедом.

– Да как же… – начал было Питу.

– Полно, не тушуйтесь, вас примут как дорогих гостей. К тому же, дорогой мой господин Питу, вы, кажется, нуждаетесь не только в трапезе?

Питу бросил на ректора взгляд, исполненный целомудрия.

– Что если бы вам предложили не только обед, но и штаны?

– Я бы согласился, господин аббат, – отвечал Питу.

– Ну что ж! В таком случае и штаны и обед ждут вас.

И аббат Берардье увел Бийо с Питу в одну сторону, меж тем как Жильбер с сыном, помахав им рукой, направили свои стопы в другую.

Они пересекли двор, где воспитанники коллежа проводили перемены, и вошли в маленький садик – вотчину преподавателей; этот тенистый уголок служил приютом почтенному аббату, когда ему приходила охота погрузиться в сочинения своих любимцев – Тацита и Ювенала Жильбер сел на деревянную скамейку в тени ломоноса и дикого винограда, привлек Себастьена к себе и, убрав рукой длинные волосы, упавшие юноше на лоб, сказал:

– Ну вот, мой мальчик, мы снова вместе. Себастьен поднял глаза к небу, – Благодарение Господу, отец, мы вместе. Жильбер улыбнулся:

– Если кого и благодарить за это, то не Господа, а храбрых парижан.

– Отец, – сказал мальчик, – не говорите, что Господь тут ни при чем; когда я вас увидел, мне в первое же мгновение стало ясно, что это чудо сотворил Господь.

– А Бийо?

– Бийо был орудием Господа, как карабин был орудием Бийо.

Жильбер задумался.

– Ты прав, мой мальчик, Господь – основа всего, что есть на свете. Но вернемся к тебе и поговорим немного, прежде чем снова расстаться.

– Неужели мы опять расстанемся?

– Надеюсь, ненадолго. В то самое время, когда меня арестовали, у Бийо украли мой ларец, содержащий бесценные бумаги. Мне необходимо узнать, кто виновен в моем аресте, кто похитил мой ларец.

– Хорошо, отец, я подожду, когда вы окончите свои поиски.

И мальчик вздохнул.

– Тебе грустно, Себастьен? – спросил доктор.

– Да.

– Отчего?

– Сам не знаю; мне кажется, я не создан для того, чтобы жить, как другие дети.

– Что ты такое говоришь?