Анж Питу
Шрифт:
Оглушенный, ослепленный, дрожащий, он закрыл лицо руками, а когда пришел в себя, то увидел, что его отделяет от коменданта не меньше двадцати шагов.
Именно в эту минуту Бийо с Анжем Питу на буксире добрались до коменданта.
Заметив, что его опознают прежде всего по непокрытой голове, Бийо снял шляпу и, вытянув руку, надел ее ему на голову.
Комендант обернулся и узнал Бийо.
– Благодарю, – сказал он, – однако, что бы вы ни делали, вам меня не спасти.
– Главное – добраться до Ратуши, – сказал Юллен, – а там я все устрою.
– Да, – согласился де Лоне, – но доберемся ли мы до нее?
– С Божьей помощью мы попытаемся, – отвечал Юллен.
В самом деле, не все еще было потеряно, толпа уже вступила на Ратушную площадь, но площадь эту запрудили люди, которые размахивали кулаками, потрясали саблями и пиками. До них уже дошел слух, что сюда ведут коменданта и плац-майора Бастилии, и они, точно свора, которая, скрежеща зубами, долгие часы ловит носом запах добычи, ждали своего часа.
Лишь только комендант показался на площади, как все эти люди кинулись на него.
Юллен понял, что настал решающий миг, началась последняя схватка: чтобы спасти коменданта, ему требовалось только одно – взойти с ним на крыльцо Ратуши.
«Ко мне, Эли, ко мне, Майяр, ко мне, все, в ком есть хоть капля храбрости, – закричал он, – дело идет о нашей чести!»
Эли и Майяр услышали его зов и принялись расталкивать толпу, которая, однако, не слишком усердствовала в стремлении им помочь: сначала люди, стоявшие у них на пути, дали им дорогу, но тут же вновь сомкнулись и отрезали их от основной группы, в центре которой находились Юллен и де Лоне.
Убедившись в своей победе, разъяренная толпа обвилась кольцами вокруг коменданта и его спутников, словно гигантский удав. Бийо подхватили, поволокли, оттащили в сторону; Питу, ни на шаг не отступавшего от фермера, постигла та же участь.
Юллен споткнулся о первую ступеньку Ратуши и упал. В первый раз ему удалось подняться, но его тут же вновь повалили на землю, а рядом с ним упал де Лоне.
Комендант остался верен себе: до последней минуты он не издал ни единого стона, не попросил пощады, он лишь кричал пронзительным голосом:
– По крайней мере не мучайте меня, кровожадные тигры! Убейте сразу!
Никогда еще ни один приказ не выполнялся с такою точностью, как эта просьба: в мгновение ока грозные лица склонились над упавшим де Лоне, вооруженные руки взметнулись над его телом. Руки сжали клинки, клинки вонзились в человеческую плоть, и вот уже окровавленная голова, насаженная на острие пики, взлетела над толпой; на лице застыла прежняя презрительная улыбка. То была первая голова, доставшаяся народу. Все это происходило на глазах Жильбера; он не раз порывался броситься на помощь коменданту, но две сотни рук не позволяли ему двинуться с места.
Когда все было кончено, он вздохнул и отвернулся. Мертвая голова взметнулась над толпой как раз напротив того окна Ратуши, подле которого стоял в окружении выборщиков де Флессель; ее открытые глаза глядели на купеческого старшину, словно передавая ему прощальный привет.
Трудно сказать, чье лицо была бледнее – живого или мертвого.
Внезапно подле того места, где лежало тело де Лоне, раздался оглушительный гул.
Покойника обыскали и нашли в его кармане записку купеческого старшины – ту самую, которую он показывал де Лосму.
Записка эта, как мы помним, гласила:
«Держитесь: я морочу парижанам голову кокардами и посулами. К вечеру господин де Безанваль пришлет вам подкрепление.
Де Флессель».
Жуткие проклятия полетели с мостовой в окно Ратуши, перед которым стоял де Флессель.
Не постигая их причины, купеческий старшина понял, чем они грозят ему, и отскочил от окна.
Но народ видел его, народ знал, что он находится в Ратуше; толпа ринулась вверх по лестнице, и на этот раз порыв ее был столь заразителен, что люди, несшие доктора Жильбера, спустили его на землю, дабы влиться в этот вышедший из берегов гневный человеческий поток.
Жильбер тоже захотел проникнуть в Ратушу – не для того, чтобы принять участие в расправе с Флесселем, но для того, чтобы защитить его. Он успел подняться на три или четыре ступеньки, как вдруг чьи-то руки с силой повлекли его назад. Он обернулся, желая освободиться от этих объятий, и увидел Бийо, а рядом с ним – Питу.
С лестницы доктору была видна вся площадь.
– О, что же там происходит? – воскликнул он, указывая дрогнувшей рукой в сторону улицы Тиксерандери.
– Скорее, доктор, не медлите! – взмолились в один голос Бийо и Питу.
– О убийцы! – вскричал доктор. – Убийцы! В самом деле, в это мгновение плац-майор де Лосм упал, сраженный ударом топора: объятый яростью народ обрек одной и той же смерти жестокого и самовлюбленного коменданта, мучителя несчастных узников, и благородного человека, служившего им опорой.
– О, пойдемте отсюда, пойдемте, – сказал Жильбер, – я начинаю стыдиться свободы, полученной из рук подобных людей.
– Будьте покойны, доктор, – отвечал Бийо, – те, кто сражались там, и те, кто убивают здесь, – разные люди.
Но как раз в тот миг, когда доктор стал спускаться с лестницы, по которой начал подниматься, спеша на помощь Флесселю, людская волна, поглощенная Ратушей, выплеснулась обратно на площадь. Посреди этого потока бился какой-то человек.
– В Пале-Рояль! В Пале-Рояль! – кричала толпа.
– Да, друзья мои, да, мои добрые друзья, в Пале-Рояль! – повторял этот человек.
Но людское море, вышедшее из берегов, несло купеческого старшину не к Пале-Роялю, а к реке, словно намереваясь утопить его в Сене.