Апокалипсис Иоанна
Шрифт:
« » многократно встречается в Откровении: ближайший текст XXII, 12, где это слово с очевидностью исходит из уст Самого Христа, но и II, 5, 16; III, 11, а также XVI, 15. Это так же, как и предыдущее слово Христово, относится, очевидно, к Парусии, однако применяется не столько онтологически, как в предыдущем случае, сколько хронологически, говорится на языке человеческого времени. Однако что же означает здесь скоро? Какое же значение ему здесь приписывается: эсхатологическое — конца мира или же историческое, некоего потрясающего события, миру предстоящего? На этот вопрос нелегко ответить исторически, поскольку в разные времена оно звучало и воспринималось по-разному. Первенствующая церковь понимала это буквально в смысле каждодневного ожидания конца мира и второго пришествия, на почве чего развивалась известная страшливость и суетливость, от которой ап. Павел остерегает фессалоникийцев. В первом послании к ним он считает еще возможным заверять их: «сами вы достоверно знаете, что день Господень так придет, как тать ночью, ибо, когда будут говорить: мир и безопасность, тогда внезапно постигнет их пагуба, подобно как мука родами имеющую во чреве, и не избегнут» (1 Фес. V, 2-3), то во 2 Фес. II, 2-3 он уже прямо увещевает: «Молим вас, братие, о пришествии Господа нашего Иисуса Христа и нашем собрании к Нему не спешить колебаться умом и смущаться ни от духа, ни от слова, ни от послания,
Далее следует новое подтверждение подлинности всего этого пророчества, как бы собственноручная подпись пророка: «Я, Иоанн, видел и слышал сие. Когда же услышал и увидел, пал к ногам ангела, показывающего мне сие, чтобы поклониться ему». И при этом повторилось еще раз то, что уже имело место ранее (XIX, 10): ангел возбранил это поклонение как «сослужитель тебе и братьям твоим пророкам и соблюдающим слова книги сей: Богу поклонись» (9). Для общей ангелологии Откровения характерна не только эта сила и, так сказать, интенсивность общения ангелов с тайнозрителем (как и с другими человеками) в откровениях, соангельность человеков и сочеловечность ангелов в единстве «меры» (XXI, 17), но и их общение между собою в сослужении Богу. Если ангелы как совершители велений Божиих в промышлении о человеке, суть служители Божии, вестники воли Его, то в общем течении жизни мира и исторических судьбах человечества они являются и «сослужителями», соучастниками в общем деле (на основании него и становится понятным, что, по слову апостола, мы, человеки, будем судить ангелов: 1 Кор. VI, 33), причем это сотрудничество распространяется так широко, что заключает в себя кроме самого тайнозрителя и «пророков и соблюдающих слова книги сей», т. е. живых членов церкви.
К этому еще раз прибавляет ангел: «не запечатывай слов пророчества книги сей, ибо время близко ( `o XXII, 10). Таким образом, книга кончается тем же словом, которым начинается: «блажен читающий и слушающий слова пророчества сего и соблюдающий написанное в нем, ибо время близко» (I, 3). Только здесь тот же макаризм повторяется несколько сокращеннее: «блажен соблюдающий слова пророчества книги сей», но это увещание усиливается еще повелением «не запечатывать слов пророчества сего». Если мы искренно спросим себя, исполнилось ли это повеление, то должны ответить отрицательно: не исполнилось, напротив, книга Откровения запечатывалась и запечатывается еще под разными поводами. Это выражается, в частности, и в отсутствии церковных чтений из Апокалипсиса, в страшливости отношения к его пророчествам, в стремлении чрез перетолкование их обессилить, с угашением той радости и призыва к христианскому дерзновению, которые в них содержатся. В новейшее же время применяются средства научной охраны от силы пророчества. Апокалипсис стал предметом детальнейшего научного изучения, но он перестал быть предметом религиозного постижения, скорее даже для него закрывается. И что «время близко» для него не звучит. Что же должно значить это «время близко»? Это не может относиться к календарному сроку, к сегодня или завтра, которые остаются в своем чередовании в плане, временном. Это есть близость внутренняя, онтологическая, чаяние грядущего как настоящего, хилиастическое и эсхатологическое чувство жизни, утраченное как «первая любовь» в Ефесской церкви и замененное теплопрохладностью в Лаодикийской. «Близкое время» есть вся новозаветная эпоха, простирающаяся от Первого пришествия Христова до Второго, до Парусии. В этом смысле оно прежде всего противополагается ветхозаветной, которая является по сравнению с новозаветной «отдаленными временами» (Дан. VIII, 26). [120]
Далее следует новое обращение к современникам, а в лице их и ко всем поколениям исторической церкви: «неправедный пусть еще делает неправду, нечистый пусть еще сквернится, праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще» (10). Пророчество уже закончено, и ангел через пророка обращается с обличительным увещанием к неправедным и с бодрящим обетованием к праведным и святым, которые, очевидно, пребудут на земле во все времена до скончания века. Последний оканчивается Страшным судом: «се гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его» (ср. II, 23). «Скорость» эта, повторяем, есть не хронологически-календарная, но онтологическая. Христос, совершивший дело спасения и сидящий одесную Отца, имеет и силу Парусии, которая готова проявиться в каждое мгновение жизни этого века, как Он и присутствует уже в мире: «се Аз с вами есмь во все дни до скончания века». И это обетование еще раз скрепляется тем же самым самоименованием Божиим, которым начинается Откровение: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, первый и последний» (13). Оно же в отдельных вариантах применяется сначала к Отцу, «Вседержителю» (I, 8), а затем и Христу (I, 10, 17; II, 8; XXI, 6). По общему контексту в данных именно случаях оно относится к Христу. Не так бесспорно это относительно ст. 14-15, которые могут принадлежать и самому тайнозрителю. В них он еще раз обращается с пророческим обличением, увещанием и устрашением к своим современникам. Здесь мы имеем седьмой и последний макаризм. [121] Эта апокалиптическая заповедь блаженства, однако, сопровождается во второй своей половине (15) угрозами, которые, естественно, звучат в устах пророка, обращающегося к современникам. Весь этот текст читается так: «Блаженны те, которые омывают одежды свои, [122] чтобы иметь право на древо жизни и войти в город воротами. А вне — псы, и чародеи, и любодеи, и убийцы, и всякий любящий и делающий неправду» (XXII, 14-15). Очевидно, речь идет о земном Иерусалиме, как и еще не о последнем Страшном суде, который совершает Сам Христос. [123] Однако нельзя не заметить, что понимание ст. 14-15 как содержащих слова пророка прерывает связь ст. 12-15 и 16, которые, бесспорно, принадлежат Христу. Впрочем, в таком перерыве или вставке (которая отнюдь не должна быть непременно «интерполяцией») нет ничего невозможного по общему смыслу Апокалипсиса.
В дальнейшем имеется торжественное подтверждение божественного авторитета Откровения как слова Христова, обращенного к Церкви: «Я Иисус послал Ангела Моего (ср. I, 1) засвидетельствовать вам сие в церквах» (16а), здесь имеем возвращение к исходному обращению к семи церквам. «Сие» — — имеет, конечно, самый широкий и общий смысл, относится ко всему содержанию Откровения. И это свидетельство особо и торжественно еще подтверждается как бы собственноручной подписью: «Я есмь корень и потомок Давида, звезда светлая и утренняя» (16). В высшей степени знаменательно это самоименование Богочеловека по своему человечеству как «корень и потомок Давида»; из всех имен Христа в Откровении здесь избирается именно это, утверждающее связь Его с человечеством чрез посредство Израиля. В нем его средоточие, «корень», а вместе и потомок, «отрасль». С этим же именем появляется Агнец в небесном введении в Откровение: V, 5: «лев от колена Иудина, корень Давидов» («сын Давидов» — как открывается «родословие Иисуса Христа», по Евангелию от Матфея I, 1). Ветхий Завет соединяется с Новым, «корень» с грядущим, тем, чему надлежит быть. И то именование «звезды светлой и утренней», которое присоединяется здесь (ср. обетование Христа Фиатирской церкви: «я дам ему звезду утреннюю», II, 28), звучит так же, как ветхозаветное пророчество о Нем чрез Валаама: «восходит звезда от Иакова» (Числ. XXIV, 17). Вообще нельзя с достаточной силой подчеркнуть, что Апокалипсис во всем Новом Завете есть наиболее иудеохристианская книга. Она и заканчивается торжественным исповеданием этого духа, который здесь, у тайнозрителя, говорит о себе на языке иудейской апокалиптики, у евангелиста же и эллинского богомудрия: корень и потомок Давида и Он же Сущий в Начале Логос, Слово Божие.
На этом, собственно, Откровение и заканчивается. Остальные, последние стихи последней главы его представляют ряд приписок, имеют характер послесловия. Они расположены в некотором вдохновенном отсутствии порядка или внешней связи, сказаны как бы задыхающимся от волнения голосом в состоянии пророческого исступления, «в духе» (хотя прямо это здесь и не сказано словами).
На первом месте этого послесловия стоит самое громовое слово в громовом Откровении сына Громова, в себе содержащее целое откровение Церкви. Вот это слово:
И ДУХ И НЕВЕСТА ГОВОРЯТ: ПРИИДИ!
Здесь требует изъяснения всякое слово и в отдельности, и в общей связи. Начнем с этой последней. Что означает здесь это и, при том сказанное еще двукратно и чрез это в двояком смысле: именно и — и могут относиться к перечислению двух начал в их раздельности, но также и в их отождествлении, как — так и. В первом случае установляется наличие двух, между собою допускающих различие, начал, во втором же их связь и отождествление: Дух Невесты или Невеста в Духе. Надо отдельно рассмотреть оба члена этого двуединства. Что означает здесь Дух? Здесь возможно, прежде всего, ограничительное толкование, которого и придерживаются некоторые толковники (например, Charles, II, 179). Согласно ему, Дух в XXII, 17 означает Дух Христов (подобно как в выражении: «Дух говорит» во II, 7, 11, 17, 29; Ш, 6, 13, 22; XIV, 13; поскольку во всех семи посланиях церквам говорящим является Сам Христос. В таком толковании выражение «Дух и Невеста» означает: Христос и Церковь или же Христос в Церкви, или Церковь во Христе. Получается странное заключение, что Христос обращается с призывом «прииди» к Самому Себе. Однако что же иное есть «Дух Христов», как не Дух Святый, на Нем почивающий, Третье Лицо Св. Троицы? Христос, помазанный Духом Святым, Сам применяет к Себе это слово древнего пророка: «Дух Господень на Мне, ибо Он помазал Меня», и т. д. (Лк. IV, 18, 21, Ис. XLI, 1-2). В этом смысле Дух Св. может быть назван и Духом Христовым, однако не умаляя этим собственной Своей ипостасности. При этом выражение «Дух Св.» может пониматься и как ипостась, именно Третья, и как совокупность даров Св. Духа (излюбленная седмерица Откровения), пребывающих в Церкви, в теле Христовом, воодушевляемом Духом Святым. [124] Однако при всех этих оттенках смысла надо еще раз сказать, что «подлежащим», субъектом «Духа» здесь надо разуметь Третью ипостась, а не Вторую. «Дух и Невеста» здесь, таким образом, означает, что Церковь, сама будучи телом Христовым, и вдохновляема Духом Святым, который «ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными» (Рим. VIII, 26) в своей молитве, которая есть молитва молитв: прииди!
На этом основании, поскольку «Невеста» относится к Церкви, то словосочетание «Дух и Невеста», точнее, именно и в нем, указует на это единство или тождество жизни Церкви и Духа Святого, ее вдохновляющего и совершающего ее обожение как Тела Христова. И означает, иными словами, Церковь, в Духе Святом живущая, человеческое естество в единении с божественным, совершаемое Духом Святым Богочеловечество во Христе. Связка и имеет в себе безмерное догматическое содержание, выражая эту основную истину экклезиологии: Церковь есть Богочеловечество, в котором человечество пребывает в диадическом единении Второй и Третьей ипостасей, во Св. Троице открывающих Первую, небесного Бога Отца. «Ибо все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божии... мы приняли духа усыновления, которым взываем: Авве, Отче! Сей Самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы дети Божий» (Рим. VIII, 14-16).
Теперь обратимся к экзегезе слова «Невеста». Это есть один из самых живых и волнующих образов всей библейской экклезиологии, начиная с таинственной мистики «Песни Песней» (Песн. IV, 8-12; V, 1), продолжая пророческими образами Ветхого Завета (Ис. LXI, 10; Иер, II, 2, 32), кончая многочисленными евангельскими текстами. В контексте последних глав Откровения мы читаем сначала о браке и брачной вечери Агнца, к которым «жена Его приготовила себя» (XIX, 7-9); в качестве пророческого предварения в XXI, 9-10 говорит ангел: «пойди, я покажу тебе жену, невесту Агнца... и показал мне великий город, святый Иерусалим, который нисходил с неба от Бога». Как уже указано выше, это относится к тысячелетнему царству, знаменующему завершение земной истории, этого века. Но в той же главе выше (2) говорится еще и о новом Иерусалиме, сходящем от Бога с неба, приготовленном как невеста, «украшенная для мужа своего», и это относится уже к жизни будущего века, принадлежит эсхатологии. Это соединение разных значений в толковании образа Невесты в применении к Церкви ветхозаветной, новозаветной и грядущего века, Царствия Божия, заставляет придавать ему самое обобщающее значение, церковно-историческое и мистическое. Это есть жизнь Церкви во всех проявлениях и силе, на путях приуготовления, как и в состоянии готовности, ранее Парусии и после нее, вся полнота ее во времени: настоящем, прошедшем и будущем, и в сверхсовременности, в приобщении к вечности. Все это содержится в этом именовании Церкви как Невесты Христовой в полной приуготованности на брак и брачную вечерю ее.
Из многих определений Церкви, которыми она выражается, здесь избрано самое трепетное, священно-эротическое: , которое звучит небесной музыкой Песни Песней, радостью радостей любви совершенной. Все экклезиологические смыслы и их оттенки содержатся в этом словесном изваянии, которое по силе и сжатости своей подобно красоте мраморной статуи как образу любви. «И Дух и Невеста говорят», обращаясь к Жениху, к Возлюбленному, которого «ночью на ложе моем искала я» и находила лишь для кратких встреч, не насыщающих душу ненасытную. Потому и теперь, в полноту времен и сроков раздается этот зов, а вместе и молитва к Жениху: прииди , прииди на этот раз уже со всей полнотой, во всей неразлучности. Это есть голос всей Церкви, небесной и земной, в котором сливаются призывные голоса всего мироздания. В нем выражается любовь Церкви ко Христу.