Апокалипсис от Владимира
Шрифт:
Великая страна — Россия! Великий град — Москва! Вот только население подкачало — не все, лишь те, кто считает себя элитой, высшим светом и тусой. Весь первый месяц от них в мою сторону делались отчаянные заходы и приглашения на сумасшедшие вечеринки. Меня так ждали! Со мной так мечтали познакомиться! Можно до бесконечности перечислять имена «светских львиц», желавших шаловливо потрепать меня за бока. Дурочки — женщины, рассматривающие свое доработанное докторами тело как общественную собственность, на время сдаваемую в аренду подвернувшимся лохам, меня никогда не интересовали.
А заискивающие чиновники и политические деятели? А знатоки жизни и доморощенные философы? А милицейские
С этой стороны город, в котором родился и вырос, я раньше не знал.
В тусовке всегда действовали определенные правила игры — ты помогаешь, значит, тебе должны услугу. Но мне никто и ничем помочь не сможет, а они должны понять, что пришло время, когда связи перестают работать. Некому будет звонить из очереди на Страшный суд даже по телефону «Вирту»! И совсем не важно, достаете вы его из сумочки «Луи Вюттон» наманикюренными коготками в безделушках от Картье или нет. Да, совсем забыл! В Геенне огненной силикон горит так же хорошо, как и ваша родная плоть.
Слава Богу, президент после нашей долгой беседы больше меня не беспокоил. Очевидно, он понимал, что, если мне что-то понадобится, я сам к нему обращусь. Патриарх никаких комментариев относительно моего приезда на родину не давал и, по слухам, пребывал в усердных молитвах, что, бесспорно, было очень мудро с его стороны. А вот широкая общественность совсем потеряла голову. На второй день после моего приезда в квартиру, где я жил с Эльгой, явился фельдкурьер с письмом из Государственной Думы. Слуги народа изъявили желание послушать меня на одном из своих заседаний, для того чтобы, цитирую: «…выработать подходы к законотворческой деятельности в условиях новых политических реалий». Я написал на полях письма «Молитесь и кайтесь!» и вернул посыльному. Тот не смог сдержать улыбку.
Под окнами нашей квартиры, находящейся в особняке в Деевом переулке, пришлось установить охрану, поскольку все подходы к дому были буквально забиты страждущими. Большинство из них просили жестоко покарать своих соседей, прокуроров, милиционеров, бывших жен и мужей, а также дать им самим побольше денег, чтобы достойно встретить Конец света. Некоторые стремились вызвать меня на дискуссию, чтобы убедительно доказать мне, будто я исчадие ада. Но поскольку время споров уже миновало, я не тратил сил на городских сумасшедших. Да и не только на них.
Мне было важно понаблюдать за реакцией людей и подсказать им верное направление движения.
Идеальным мне виделся срок в сто дней после моего приезда в Россию. Я решил использовать телевизионные возможности, но работать из студии мне показалось неправильным — требовался совсем иной антураж, очень московский и в то же время лишенный традиционной политической окраски. Пожалуй, самым точным местом, на мой взгляд, являлась смотровая площадка на Воробьевых горах. Выступать надо будет в паре с Президентом — сначала он с обращением к народу, а вот потом уже я. Конечно, подготовка к столь грандиозному мероприятию не может быть незаметной, но с другой стороны, любые попытки провокаций мне только на руку. В конце концов, ничто так не поднимает авторитет власти, как публичная казнь!
ГЛАВА 8
И
Больше всего мне поначалу доставалось от коллег-журналистов. Когда стало понятно, что интервью от меня они не дождутся, тон их статей с относительно сдержанного, вызванного ожиданием каких-либо действий с моей стороны, сменился на откровенно глумливый. Проезжались и по мне самому, и по моему прошлому. Дошло даже до попыток откровенного шпионажа Поскольку до меня им было добраться нелегко, основной удар пришелся по родственникам. Мама оказалась, пожалуй, в самом сложном положении. Газетчики и телевизионщики атаковали ее беспрерывно, требуя все новых и новых подробностей моей жизни. Предложения вести программы на радио и телевидении в любом качестве сыпались на ее голову ежечасно.
За три месяца я видел мать только один раз, на следующий день после встречи с Президентом.
Я поехал к маме один, не взяв с собой Эльгу. Даже не знаю почему, должно быть, меня смутил наш телефонный разговор с утра. Я не услышал в ее голосе привычной радости от общения с сыном — договорились, что я подъеду к обеду. Мама не поменяла место жительства, хотя помощь Кремля пришлась кстати и квартиру расширили за счет соседской жилплощади.
Свежий ремонт. Чистый подъезд, охрана.
Не какая-то бабка, вечно читающая газету, а настоящий прапорщик — кровь с молоком. При моем появлении вскочил, вытянулся во весь рост, жрет обожающими глазами. Я поднялся на второй этаж и замер в нерешительности. Что я скажу своей матери? Мы ведь не виделись с начала всей этой эпопеи, и я успел стать совсем другим. Я уже не ее сын, не тот мальчик, которого она знала и любила. Я так не позвонил — мама открыла дверь сама, услышав мои шаги. Она по-прежнему была очень хороша собой: образец еврейской красоты, должно быть, праматерь Сарра была именно такой.
— Здравствуй, сын.
— Привет, мама.
На звуки наших голосов выбежала моя дочь и бросилась мне на шею. Я обнял и поцеловал ее. Потом поцеловал мать. Все это время меня не покидало ощущение иллюзорности происходящего. Я, конечно, дома и со своей семьей, только вот кто этот самый «я»? Тело, бесспорно, похоже, но вот душа принадлежит уже совсем другому человеку.
Мы вошли в дом и обменялись новостями. Странно, но разговоры о моей жизни и рассказы про то, что произошло с мамой и дочерью в мое отсутствие, совершенно не задевали меня. Я их слышал и даже вовремя улыбался или печалился, но все это происходило где-то на границе моего сознания. Внутри я оставался холодным наблюдателем, понимая, что теперь я совершенно чужд этим людям, по странной прихоти Создателя являющимся членами моей семьи. Все как в Писании: «…и те, кто идут за мной, те моя мать и мои братья». Но не только мои кровные родственники далеки от меня, все эти люди, ежедневно оказывающиеся рядом со мной, еще дальше! Они чужды мне. Зачем они все здесь, зачем заискивающе смотрят в глаза в ожидании приговора? Не их общества я жажду. Все эти беседы — мука, утомительное ожидание возможности вернуться наконец в общество, куда более приятное для меня — в компанию Даниила и Билла.