Апокалипсис: Пролог

Шпакович Ольга

– Оттуда пессимизм, – мелким говорком сыпал он, – оттуда, батенька, что Николашка на весну генеральное наступление запланировал, а Германия понимает, что наступление это, тире, победа. Германии серьёзного натиска уже не выдержать. А победа – это что? Правильно! Это патриотический подъём, это всенародная любовь к царю-победителю, а тогда уже – не до революции… Тогда если и совсем плохо будет – потерпит народишко: пусть плохо, зато войну выиграли, врага одолели, так что можно и пояса потуже затянуть… Немцы в панике! Немцы всё время повторяют, что надо срочно организовывать революцию, скидывать Николашку

и тогда… Тогда Германия ещё сможет выкрутиться из этой войны.

– Это понятно…

– Но, дорогой Миха, я не представляю, каким образом можно всё это обделать, революцию, то есть! А деньги – деньги, батенька, скоро кончатся, и тогда – конец нашей более или менее благополучной жизни… Конец!

– Но ты можешь зарабатывать переводами, – подала голос Надежда.

– Да, Наденька, переводами, конечно, переводами… Переводами мы, милая моя, на отель не заработаем. Придётся «в глушь, в Саратов»… М-да…

Инесса зябко поёжилась:

– Да, с презренным металлом сложности присутствуют… И я не исключение, к сожалению… Впрочем, мне, надеюсь, бывший муж не даст с голоду околеть.

– Твой муж? Он – не даст! Конечно, не даст! Потому как ангел твой муж, ангел! – подхватил Владимир. – Ты его бросила с детьми, к его младшему брату ушла, а он – всё простил! Деток воспитал, в тринадцатом году залог за тебя внёс, когда ты в тюрьме сидела, да ещё и уговаривал вернуться в семью!.. Каренин, истинный Каренин! То есть, вся эта история напоминает мне «Анну Каренину». И твой муж обманутый, прямо как Каренин – уж такой весь благородный и всепрощающий.

– Да вот только я – не Каренина! – вспылила Инесса. – Под поезд не брошусь! Не дождутся! А ты… Ты! Не будь жестоким! Вот вы с Надей нашли друг друга, так и радуйтесь своему счастью! Я же не полюбила мужа, хоть он и добр, и благороден… А раз не полюбила – имею право не жить с ним, имею право на другую любовь, имею право на счастье! – Она раскраснелась, но также быстро погасла: – Впрочем, всё это дела давно минувших дней… После того, как умер мой дорогой Володюшка, младший брат мужа, – пояснила она Михаилу, – личная жизнь для меня закончилась. Революционная борьба стала для меня личной жизнью.

– Я читал вашу книгу «О женском вопросе» – смело, – вставил слово Михаил.

– Что – смело?

– Смело в нашем патриархальном обществе призывать женщин к свободным отношениям, смело вообще заявлять, что институт брака себя изжил.

– Вы со мной не согласны?

– Помилуйте! Как же я могу быть не согласен? Как человек, входящий в масонскую ложу, я тоже придерживаюсь примерно таких же взглядов. Главное – это свобода!

– Это верно! – с жаром воскликнула она. – Свобода! Я вижу, что мы все здесь единомышленники.

– Разумеется, ты права! – подхватил Владимир. – Семья себя изжила. Мы с Наденькой обвенчались исключительно потому, что ей, как девице, в ссылку со мной ехать не разрешали…

– Поэтому мы вынуждены были поучаствовать в этом… фарсе, – оживилась Надежда.

– А так – конечно: свобода и только свобода! Однако единомышленники мы здесь не все, не все… Вот этот господин – нам не товарищ. Но – сейчас человек всяких взглядов, даже враждебных, даже противных нам, милее отца родного, если он – тоже против самодержавия. Пока есть самодержавие – нам по пути! Как только самодержавие будет свергнуто, тогда – держитесь, господа, пощады не будет!

Михаил поёжился. Владимир неожиданно засмеялся, хотя глаза его не смеялись:

– Шучу я, Миха!

Однако, ёжась под тяжёлым взглядом бывшего однокашника, под надменно-холодным взглядом Инессы и – ничего не выражающим взглядом рачьих глаз Надежды – он понимал – это не шутки.

– Владимир Ильич, напугали мы гостя-то, – разрядила обстановку супруга революционера.

– Да ну! – пожала плечами Инесса. – Михаил Иннокентьевич понимает, что это – только разговоры.

– Именно разговоры! – подхватил Владимир. – Именно, что пока – только разговоры!

– Володя, а позволь тебя спросить?..

– Да валяй, чего уж там…

– Зачем тебе всё это?

– Что? – опешил Владимир.

– Да вся эта возня революционная.

– О как, батенька! Да я же всю свою жизнь на, так сказать, алтарь революции положил… Ещё с того времени, когда брата казнили, я дал себе обещание – воплотить мечту брата, его идею, свергнуть самодержавие, построить новое общество! Я только одно тогда понял, что брат не прав был, что надо идти другим путём… А каким? Вот тут-то и вопрос! И я стал читать, всё читать залпом, всё! Всего Маркса, Энгельса, это понятно, а до них всех философов, экономистов, и я понял, куда надо идти и что делать. Понял! Но пока обстоятельства сильнее меня.

– То есть, тебе интересен эксперимент?

– Мне интересен прогресс! – Владимир поднял вверх указательный палец. – Ну, и – да, это эксперимент, конечно. А как же? Никто ж не делал такого… А как делать? Опять вопрос… Тут холодный ум надо, аналитический. Тут эмоции не нужны… Но тогда позволь и тебя спросить – а твой какой интерес? Ты – барин, с деньгами у тебя всё хорошо. Так и живи себе, радуйся.

– Как будто с вами нет богатых людей?

– Есть! Конечно, есть… Но они с нами – за идею.

– За идеал! – горячо подхватила Инесса.

– Вот! А у тебя же идеи нет?

– Отчего же? – поджал губы Михаил. – Моя идея – это тоже прогресс, это процветание отечества на основах свободы и равенства. И процветание человечества в целом, человечества, составной частью которого и является Россия. В других странах процессы идут, их есть, кому там совершать, а в России действуем мы.

– И мы, батенька, и мы! – подхватил Владимир и вновь мелко рассмеялся, потирая руки. – И мы параллельно с вами тоже действуем. Так что идея у нас одна – подход к ней разный. Вот и посмотрим, чья возьмёт.

Возникла пауза. Надежда меланхолично жевала булочку… Владимир думал о чём-то своём, усмехаясь… Инесса исподтишка бросила на него преданный и восхищённый взгляд, который оказался замеченным тем, кому предназначался, и в ответ ей была послана такая проникновенная улыбка, что Михаил, заметив этот молчаливый диалог, отметил про себя: «Закончилась для неё личная жизнь… Как же! Влюблена в него, это же видно. А он? Похоже, влюблён тоже. Но тут уже всё спокойно, без страсти, без сумасшествия. Когда на неё взглядывает – нежность, преданность собачья. Он за неё порвёт любого. Но, хоть он и согласен с ней, что семья себя изжила, а ведь супругу-то не оставил…»