Апокалипсис в мировой истории. Календарь майя и судьба России
Шрифт:
Из «личных дел»
Значит, от стоящего у тех деревцев на наклонной белодомовской лужайке, с PinkFloydовским альбомом «Волынщик у врат зари» в пакете, и покатится клубок моего недолгого рассказа.
Только не вообразите, что это подводка такая, и сейчас, вроде как по законам физики тот клубок докатится до дверей белодомовского подъезда и пойдет какая-нибудь «причастность» к тайнам новейшей истории. Скорее наоборот. С июля 1990 года я занимал должность, мало причастную к важным делам, каковую занял при следующих обстоятельствах.
По образованию я — кибернетик. С нашего потока выпускников МИУ (Московского института, ныне Государственного университета Управления) 1983 года, действительно вышло несколько замминистров эпохи 1990-х, включая одного чрезвычайно знаменитого, несколько лет практически одного из ключевых в экономике РФ, — заинтересовавшиеся легко его вычислят. Но все они прошли аспирантуры и исследовательские институты, вроде ЦЭМИ, где потихоньку готовили кадры под будущую «эпоху рыночных отношений». Преподававшие у нас академик Дмитрий Львов и будущий премьер Евгений Сабуров делали предложения и мне, но я, хоть и вел какую-то там научную работу на паре кафедр, и диплом был с отличием, все же сообразил, что это не моя судьба. Правда, тогда, честно говоря, я считал, что делаю более престижный ход. Минвнешторг СССР, второй после МИДа. Это конечно — отдельная песня, понятная сейчас уже не очень многим. В своей книге «Русская водка. 500 лет неразбавленной истории», там, где сюжет подходил к завоеванию мира нашей «Столичкой», я немного коснулся этой темы. Может, когда-нибудь напишу и подробнее, что вообще значил тогда в СССР «Внешторг», «загранкомандировки» и т. д. Сейчас ограничусь буквально анкетной строкой: до 1990 года работал в системе Министерства внешней торговли СССР.
В 1990–1992 годах я — заместитель начальника главка Министерства образования РСФСР. К собственно образованию я отношения не имел, но в том министерстве был и экономический главк, в нем — внешнеэкономический отдел, а на шее у отдела к лету 1990-го — крупный и довольно запутанный международный конфликт, связанный с прошедшей международной выставкой школьного оборудования. Летом в министерстве прошла смена «команды» и новый заместитель министра (по экономике) — Евгений Федорович Сабуров, мой бывший дипломный руководитель в МИУ, вспомнил, пригласил на работу с обязательством, или, точнее сказать — поручением урегулировать как-то тот унаследованный конфликт. Бельгийская фирма «Ван Эрум» поставила на Московскую выставку оборудования на… что-то около 120 000 долларов. Его взяли, обещали оплатить, не оплатили, «и вообще… 1990 год на дворе»… Бельгиец грозит, шлет факсы… «Я вчера уволил русского переводчика!»(в смысле — теперь с вами разговор только через международный арбитраж, и русский язык уже будет не нужен). Сабуров провел работу с одним сибирским лесопромышленником, тот согласился дать одну треть требуемой суммы, и вот с этой гарантией оплаты, припрятанной до случая, где-то через неделю после своего назначения я уже брел по «тихому» (штамп) бельгийскому городу Генк. Русского переводчика Ван Эрум, хозяин одноименной фирмы действительно уволил, но по-английски говорил очень старательно, и к моему счастью — медленно… Из внешторговской практики я знал, что для участников международных выставок считается неудачей, почти дурным тоном возвращать подобный товар домой. Он должен быть продан на месте и скидки тут бывают самые солидные. Возвращение из СССР того оборудования, конечно, не было главной мечтой Ван Эрума. В общем, сошлись на одной трети стартовой цены и на букете каких-то там обещаний будущего сотрудничества. Самое мне запомнившееся, что Ван Эрум, оказывается, в прошлом был профессиональным футболистом, играл даже за «Антверпен», и я, как большой любитель, совершенно уже нелицемерно внимал его многочасовым рассказам, а дома у него пересмотрел-перещупал все трофеи…
А через год в Минобразовании очередной раз сменилась «команда», ушел приглашавший меня замминистра Евгений Сабуров. Хотя «ушел» — совсем не тот глагол. «Взлетел». Стал автором экономической программы, (припоминаете, «Программа Сабурова») — перехода к рынку, которая тогдашнему премьеру России Ивану Силаеву понравилась гораздо больше, чем «500 дней» Явлинского. Да и многие тогда к ней, к сабуровской программе развернулись. Мое «участие» в ее разработке заслуживает все же трех строк. В свой отдел, по внешторговским связям, я взял одну очень толковую сотрудницу, Ирину, и Сабуров, формируя на даче, кажется, в Архангельском, команду под создание той Программы — перевел ее себе. Числись мы по-прежнему в министерстве, но заняться там особо было и нечем. Сабуров писал программу, я — роман «Вартимей очевидец», вышедший в 1994 году.
Внешнеторговая деятельность тогда замерла, а от тогдашней внутриэкономической я всячески… Если кратко, то это была смесь лени, опасений, неспособности. Выстраивать некие «схемы», содействовать приватизации, этим занялись уже наши сменщики.
Евгений Федорович был назначен министром экономики, вице-премьером, а потом некоторое время был даже премьер-министром РСФСР, после Силаева, осенью 1991 года. Сменял его уже — Тимур Гайдар. Вернувшись в науку, Евгений Сабуров, потом, в 1994 году, еще раз сходил «во власть», став премьер-министром Крыма (Крымской автономной республики).
Если и этих поворотов, завитков сюжета мало, то добавлю. В 1990 году из латвийского журнала «Родник» я вдруг узнаю, что мой начальник, оказывается — поэт! Большая подборка стихов Евгения Федоровича Сабурова. Тут только я и понял его ироничную улыбку времен моей дипломной работы в 1983 году. Он тогда мне предлагал, даже настойчиво, идти в аспирантуру, заняться под его руководством кандидатской. (Эта настойчивость — поверьте — не связана с какими-то моими серьезными достижениями. Обычное и в научных кругах формирование «своей команды».) Я, имея виды на Минвнешторг, в своем вежливом отказе тогда упомянул, что более склоняюсь к поэтическому творчеству, пишу стихи, надеюсь когда-то… и т. д. Тогда-то он улыбнулся, привел пример Бабура, полководца, султана и поэта, дескать, «поэзия не мешает», но свою собственную причастность раскрыть не пожелал. Скорее всего, посчитал меня обычным графоманом. А потом и вышло попадание все же в его команду, а потом и этот журнал, его стихи. «По существу которых…» я могу только сказать, что мой бывший начальник принадлежал, к «концептуалистам», объединившимся — редкий пример для конца XX века — в литературную группу «Лианозовцы» и более всего почитающих Всеволода Николаевича Некрасова. Этим поэтическим завитком сюжета я воспользуюсь как поводом привести и пару своих собственных поэтических опусов. Чуть позже, где они, надеюсь, послужат некоей иллюстрацией эпохи и вглядывающегося в нее нашего современника, без кавычек.
А в Минобразовании я, кроме полной, и делающейся с каждым днем более заметной для всех моей ненужности, заработал еще определенный минус — неким частным образом я помогал другому министерству (Высшего образования) провести выставку российских неиспользуемых изобретений. Консультировал изобретателей по возможным их зарубежным контактам. Возможно, на взгляд Минобра это выглядело большим свинством, «изменой», но мне тогда понравилось возиться с позаброшенными позадвинутыми изобретениями. Ушел я в 1992 году, как выражались, «на вольные хлеба». С двумя изобретателями мы основали малое предприятие по внедрению их идей. Четвертым и последним человеком в «фирме» была дама, «в процессе» и «по ходу», осваивавшая профессию бухгалтера. О том мытарстве, смехе и грехе тогдашнего внедренчества я опубликовал пару рассказиков в «Юности», «Независимой газете» и однажды как-то разговорился с давним знакомцем, инженером, перешедшим на торговлю возрожденной водкой «Смирновъ». Положение его босса, Бориса Алексеевича Смирнова на тот, 1994-й год, было примерно следующее. Он — прямой потомок основателя, дореволюционного Петра Арсентьевича, причем не по линии Владимира Смирнова, который вышел из семейного дела еще до революции, и на сделке (неправомочной, соответственно) с которым выросла вся международная империя Smirnoff’ки. Американской фирме «Хьюблайн» (концерна «Гранд Метрополитен» [7] ), продававшей по миру Smirnoff’ку, конечно инициатива Бориса Алексеевича была страшной угрозой. И на осень 1994 года шла настоящая PR-война, и, примерно 5 или 6 судебных процессов (по месту жительства ответчика, месту регистрации фирмы, месту производства водки, встречные процессы, и т. д.).
7
Доход концерна «Гранд Метрополитен» (в основном как раз, роялти за нашу бывшую Smirnoff’ку) — это 360 миллионов долларов в год. Наша пресса дружно озвучивала точку зрения «Хьюблайн»: «Весь культурный, цивилизованный мир признает и пьет Smirnoff’ку, и мы, как есть вставшие на прямой демократический путь — тоже бы должны». Один их аргумент помню совершенно точно (это проверяемо по старым газетным подшивкам): «А Борис-то Смирнов, пытающийся сегодня продвигать водку «Смирновъ»… до Перестройки-то работал в КГБ! Да-да-да! В самом, что ни есть, в Девятом управлении!» Ужас. И как следствие, Smirnoff’ка позиционировалась, соответственно, где-то в ряду с академиком Сахаровым и Солженицыным. Эдакая «узница совести» с 360-миллионнодолларовой годовой рентой…
По всем этим смешным обстоятельствам, по семейным смирновским архивам я и написал эдакий памфлет. «Смирновъ и Fufloff»— пробивалась очень тяжело. Несколько раз ее, уже поставленную в номер, снимали в самый последний момент. Версию слышал такую. Редактора вдруг уведомляли, что «Хьюблайн» — спонсор российского спорта, и вы тут с Шумейко — явно вредите спорту и здоровью России. А все выясненное спонсорство состояло примерно в двухстах долларов, одноразово даденных на билеты женско-юношеской команде по волейболу, кажется до Литвы… Впрочем, еще раз подчеркну: в предыдущих 5 строчках изложена лишь версия, догадка. Понятно, что дела тут проводятся так, что доказать что-либо — труднее, чем, например, в случае «договорных матчей». У меня на память остался только экземпляр газеты с анонсом:
— В следующем номере: «Fufloff — История с приключениями».
— И сам тот следующийномер — без статьи. Но зато когда сжатая пружина того памфлета все же ударила — резонанс вышел приличным, и через некоторое время у меня уже было много контактов с нашими поднимавшимися тогда водочниками. А Борис Смирнов, наверное, все же не веривший в возможность публикации, увидев разворот газеты, только широко развел руками, что на языке русских жестов могло означать: «Ну-у…», или «Ну-у… ты даешь!..»,или «Ну… Проси, добрый молодец, чего пожелаешь!..»— и далее см. по тексту народных сказок.
— Да, — отвечаю, — Борис Алексеевич, памфлет-то вышел общественно-значимым, хотя и с вашей этикеткой («Дом на Пятницкой, 1») посередине газетного листа. То есть — не «проплатная статья». Яи гонорар за нее получил. (Рублей 120, кажется.)
— Ну, хочешь, — торгуй тогда моей «Смирновкой», на самых абсолютно лучших ценах.
Дело было еще до введения акцизов, бандеролек, марок на бутылках, и перепрофилировать мое и без того спивающееся внедренческое малое предприятие в фирму по «водочному опту» делом оказалось не сложным. Потихоньку прибились и люди: все из нашей разметанной интеллигенции. Доверенным партнером стал геофизик Миша Баскаков. Экспедиторствовали, развозили водку по «точкам» мы все, но особенно успешен был Сергей — переводчик из «Музея Ленина» в Ульяновске, в совершенстве владевший английским и португальским, когда-то сопровождавший делегации, «…а сейчас там вообще — полная ж…».