Апокрифы древних христиан
Шрифт:
Иисуса раскрывается через чудеса и знамения, а не через осуществление пророчеств, что принципиально отличает Евангелие от Петра — при всем сходстве использованных фактических деталей — от произведений Нового завета. Так, в Евангелии от Марка после слов о том, что Иисуса распяли между разбойниками, дано пояснение: «и сбылось слово Писания: «и к злодеям причтен»" (15. 28); в Евангелии от Иоанна и деление одежд Иисуса по жребию, и слова его «жажду» связаны с исполнением Писания (19. 24,29). А в «Деяниях апостолов» Петр, говоря об Иисусе, подчеркивает, что «о нем все пророки свидетельствуют, что всякий верующий в него получит прощение грехов именем Его» (10. 43). «Подлинность» чудес в Евангелии от Петра подчеркивается и тем, что повествование ведется от первого лица, что не свойственно авторам канонических евангелий [128] . Характерно, что на всем протяжении сохранившегося текста автор нигде не употребляет имя Иисуса, но только «Господь», и даже мертвое тело — это тело «Господа»; тем самым текст сакрализуется, читающие и слушающие этот текст должны были осознавать, что, каким бы мукам и унижениям ни подвергли Иисуса, он все время — Господь; и противопоставление описания издевательств толпы и стражников настойчиво повторяемому слову «Господь» создает ощущение напряженности и грядущего возмездия. Этой же цели служит и то, что первый день недели — день воскресения — назван «днем господним», как его стали впоследствии называть христиане — еще до рассказа о воскресении. Поверивший в Иисуса злодей называет его спасителем людей, хотя акт спасения — искупительная смерть Христа — еще не произошел [129] . Но истинно верующие познали это своей верой, в то время как виновники его смерти не желают верить, даже когда само воскресение происходит на их глазах.
128
Правда, Евангелие от Луки
129
Аналогичное восприятие засвидетельствовано в Евангелии от Иоанна, самом литургичном из новозаветных евангелий. Уверовавшие в Иисуса самаритяне называют его «Спаситель мира» (4. 42). В этом евангелии образ Иисуса сакрализуется с самого начала.
Это противопоставление подводит нас ко второй теме, тесно переплетенной с первой, — теме вины. Может быть, отказ от ссылок на Писание определен не только нежеланием связывать христианское учение с иудейским, как полагают те, кто видят в отрывке антииудейскую направленность, но прежде всего стремлением выдвинуть на первый план идею вины и наказания. «Довершили грехи свои» — вот главный лейтмотив описания действий, направленных против Иисуса. Проблема вины фактически не стояла перед первыми сторонниками христианского учения. Для них его смерть и воскресение были знаком искупления и спасения: они ждали второго пришествия, установления царства божиего на земле и уничтожения не столько его личных врагов, сколько вообще всех носителей зла; как сказано в Апокалипсисе Иоанна, возмездие получат все те, кто не раскаялся в поклонении идолам, «в убийствах своих, ни в чародействах своих, ни в блудодеянии своем, ни в воровстве своем» (9. 20–21). Но затем, после разрушения Иерусалимского храма в результате разгрома I иудейского восстания и в еще большей степени после подавления II иудейского восстания (131–134 гг.) под предводительством Бар–Кохбы, которые возбуждали надежды на скорый конец света, встал вопрос о причинах этих бедствий, о вине и возмездии. Отзвуки гибели Иерусалима имеются в Евангелии от Луки, в котором, как уже указывалось, использована традиция, общая с Евангелием от Петра: во время крестного пути Иисус говорит плачущим женщинам: «Дщери Иерусалимские! Не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших, ибо приходят дни, в которые скажут: «блаженны неплодные и утробы неродившие, и сосцы непитавшие!»" (23. 28–29). Но у Луки нет столь ярко подчеркнутой вины и возмездия за эту вину, как в рассматриваемом апокрифе. Вина иудейских старейшин особенно страшна, потому что они были свидетелями воскресения, поняли, что они отправили на смерть мессию, но из трусости пошли на обман, уговорив Пилата ничего не рассказывать о воскресении.
Остроту постановки вопроса о вине можно связать не только со стремлением дать религиозное объяснение бедствиям, обрушившимся на Иудею, но и с позицией палестинских христиан в период обоих антиримских восстаний. Согласно христианской традиции, эбиониты, по–видимому, сначала примкнули к первому восстанию, но затем отошли от него и переселились за Иордан. Не исключено и участие христиан в восстании Бар–Кохбы, но они не могли признать Бар–Кохбу мессией; сотрудничество их с повстанцами вряд ли могло продолжаться долго [130] .
130
См.: Донини А. У истоков христианства. М., 1979; в письмах Бар–Кохбы упоминаются галилеяне, но, насколько их можно отождествить с христианами, неясно (о письмах см.: Yadin Y. More on the Letters of Bar Kohkba // Biblical Archeologist. 1961. XXIV. 3).
После трагического исхода II иудейского восстания, когда на месте Иерусалима была основана римская колония Элия Капиталина, а император Адриан (117–138 гг.) запретил иудеям исполнять свои обряды по всей империи, отмежевание от иудейства стало для христиан проблемой их выживания. Возможно, именно после разгрома восстания Бар–Кохбы в Первом послании к Фессалоникийцам появилась фраза, содержащая резкое осуждение иудеев, «которые убили и Господа Иисуса и Его пророков, и нас изгнали, и Богу не угождают, и всем человекам противятся» (2. 15). Эта фраза не вяжется с общим контекстом тех посланий Павла, которые считаются подлинными; хотя Павел выступал против соблюдения требования Закона, он призывал верующих быть истинными иудеями, т. е. иудеями по духу, как об этом прямо сказано в Послании к Римлянам: «Но тот иудей, кто внутренне таков, и то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве…» (2. 28–29). Проклятия в адрес иудеев из Первого послания к Фессалоникийцам, по–видимому, не были известны Маркиону, обрабатывавшему послания Павла и занимавшему резко антииудейскую позицию. В дальнейшем это резко отрицательное отношение к иудеям вообще стало свойственно большинству произведений раннехристианской литературы. Так, Иероним, комментируя библейские пророчества, связывал многие из них с разгромом восстания Бар–Кохбы (в одном из комментариев Иерусалим был назван «кровавым городом» и «городом неправедности») [131] . Однако Евангелие от Петра от этих высказываний отличает осуждение лишь верхушки иудеев — Ирода Антипы, жрецов, книжников, старейшин. Они объединены вместе с римскими воинами в одну группу виновников распятия.
131
Об этих свидетельствах см.: Амусин И. Д. Тексты Кумрана. М., 1971. С. 91.
В этой связи встает вопрос: в какой среде и когда могло быть создано Евангелие от Петра? Автор дошедшего до нас рассказа не был иудеем: на это указывают слова о том, что «закон предписывает им» (т. е. иудеям), а также его стремление доказать сверхъестественность Иисуса не ссылками на пророчества, а рассказами о чудесах, явленных перед свидетелями. В то же время, как мы старались показать всем предшествующим разбором текста, в нем прослеживается древняя традиция, во многом общая с традицией, лежащей в основе канонических евангелий, а также иудео–христианских писаний. Поэтому представляется наиболее вероятным, что дошедший до нас отрывок был частью переработанного иудео–христианского евангелия [132] , возможно так же называвшегося Евангелием от Петра, — естественно, что имя апостола, призванного проповедовать среди иудеев, должно было освятить именно иудео–христианскую версию проповеди, смерти и воскресения Иисуса. Этот первый вариант евангелия, по всей вероятности, имел в виду Феодорит.
132
Точки зрения о том, что Евангелие от Петра явилось переработкой Евангелия евреев, придерживался Гольтцман (Holtzmann Н. I. Lehrbuch der historisch–kritische Einleitung in den Neuen Testament. Freiburg, 1886. . S. 538); голландский ученый Ван–ден–Берг Ван–Эйсинга считал это евангелие греческой переработкой первоначального арамейского евангелия (см.: Ван–денБерг Ван–Эйсинга. Первоначальная христианская литература. М., 1929. С. 12). Даньелу считает Евангелие от Петра одним из ранних иудео–христианских евангелий (Op. cit. P. 31–32).
Евангелие от Петра было достаточно хорошо известно христианским писателям II в. Его знал Юстин: описывая издевательства над Иисусом, он говорит о том, что Иисуса посадили на судейское место (бему), причем фразеологически этот отрывок перекликается с соответствующим отрывком из Евангелия от Петра (Apologia. I. 35). Юстин не ссылается на евангелие, но говорит о «воспоминаниях апостолов», такое название больше всего подходит к Евангелию от Петра, поскольку оно написано от первого лица.
Можно думать, что традицию, восходящую к Евангелию от Петра, знал яростный критик христианства Цельс. Согласно Оригену, полемизировавшему с ним, у Цельса было сказано, что, по словам христиан, «иудеи, казнив Иисуса и напоив его желчью (курсив наш. — Сост.), навлекли на себя гнев божий» [133] . Такая трактовка отсутствует в канонических евангелиях, только у Матфея говорится, что Иисусу дали выпить уксус, смешанный с желчью (27. 34), в остальных трех евангелиях Иисусу дают уксус (Ин. 19. 29; Лк. 23. 16; Мк. 15. 30. Ср.: Мф. 27. 48, где речь также идет только об уксусе). У Петра желчь поставлена на первое место: именно дав Иисусу желчь с уксусом, «они» довершили свои грехи (слово «желчь» по–гречески обозначает и отраву). Таким образом, версия Петра была столь популярна среди христиан, что попала и в сочинение их противника. Все эти косвенные данные позволяют думать, что первоначальный вариант евангелия был создан примерно в одно время с каноническими евангелиями (возможно, Лука пользовался этим текстом), после гибели Иерусалима в 70 г. среди иудео–христиан Малой Азии, где пользовались этим евангелием вплоть до рубежа II–III вв., или в соседней Сирии. Особенности этого евангелия, столь остро ставившего проблему вины и возмездия, позволили переработать его уже после 134 г. (конец восстания Бар–Кохбы), когда для христиан империи вопрос о разрыве с иудаизмом стал вопросом не только вероучения, но и самосохранения. Сакрализация и спиритуализация образа Иисуса, характерная для апокрифа, отсутствие страданий на кресте, воскресение в фантастическом облике могли привлечь к нему внимание докетов, которые толковали его в духе своего учения (а может быть, не только толковали, но и перерабатывали при переписке). На мысль о возможной переработке наводит и реакция Серапиона. Характерно, что Серапион, осуждая это евангелие, писал о прибавлении некоторых заповедей. Впоследствии Евангелие от Петра было признано подложным. В числе подложных его называет Евсевий (НЕ. III. 25).
133
Ориген. Contr. Cels. IV. 22.
Евангелие от Петра представляет интерес для историков христианства, потому что оно было создано в тот период, когда, по словам А. Гарнака, евангельский материал находился еще в неоформленном виде, канона не существовало и материал этот свободно переделывался [134] . Сами споры вокруг направленности этого евангелия, которые вели ученые нового времени, говорят о том, что перед нами не теологический трактат, а произведение, отражавшее христианское учение в его противоречивом развитии и становлении, с одной стороны, сохранявшее наиболее почитаемую древнюю традицию об Иисусе, а с другой — отвечавшее потребности верующих того времени, когда оно создавалось, — потребности в чуде, в справедливом возмездии виновникам гибели Иисуса, потребности убедить неверующих язычников манифестацией божественной природы их спасителя с помощью рассказов не менее фантастических, чем те, которые содержались в многочисленных произведениях литературы I–II вв., посвященных чудесным знамениям, предсказателям, колдунам, таинственным превращениям и т. п. Интересно это евангелие и тем, что в нем отразились такие детали ранней традиции, на которые в Новом завете содержатся только беглые указания (как, например, участие Ирода в суде над Иисусом). Евангелие от Петра как бы находится между иудео–христианской и новозаветной традицией, с одной стороны, и гностическими учениями (о которых речь пойдет дальше) — с другой. Может быть, именно поэтому оно не было признано церковью: образ не испытывавшего страданий Христа ассоциировался с осужденным гностическим учением, прямое противопоставление иудейского народа жречеству и старейшинам связывало его с также осужденными иудео–христианскими писаниями, а фантастические детали расходились с описанными в признанных священными книгах. Но, как показывает находка в Ахмиме, евангелие это (во всяком случае отрывки из него) продолжало переписываться и почитаться среди отдельных групп восточных христиан [135] .
134
Harnack A. von. Bruchsstucke des Evangeliens und der Apocalypse des Petrus. Leipzig, 1893. S. 36.
135
Интересно, что сохранилось раннесредневековое изображение Христа, вручающего книгу (евангелие?) апостолу Петру (Lelpoldt J., Moren S. Heilige Schriften. Leipzig, 1953. Taf. 12).
Евангелие от Петра [136]
1. 1. …Из иудеев же никто не умыл рук, ни Ирод, ни кто–либо из судей Его [137] . И когда никто не захотел омыться, поднялся Пилат. 2. Тогда Ирод–царь приказывает взять Господа, говоря им: «Что я приказал вам сделать с Ним, сделайте» [138] .
2. 3. Был там Иосиф, друг Пилата и Господа [139] , и, видя, что они намереваются распять Его, пошел к Пилату и попросил тело Господа для погребения. 4. И Пилат послал к Ироду просить о теле. 5. Ирод же сказал: «Брат Пилат [140] , даже если никто и не попросил бы, мы бы погребли Его, так как суббота настает [141] , ибо написано в Законе: солнце не должно заходить над умерщвленным [142] " — и передал Его толпе перед первым днем праздника опресноков.
136
Название дано издателями на основании последней фразы сохранившегося отрывка — «Я же Симон Петр…». Деление на главы и стихи условно, оно сделано учеными нового времени (Robinson J A., James М. К. The Gospel according to Peter and Revelation of Peter L., 1892; Harnack A. var. Bruchsstucke des Evangeliens und Apocalyps des Petrus. Leipzig, 1893).
137
В предшествующей фразе речь шла, по всей вероятности, о том, что Пилат умыл руки (ср.: «Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки пред народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы». — Мф. 27. 24) В отличие от новозаветных евангелий суд происходит не перед народом, а в претории — доме римского провинциального наместника, в данном случае Пилата, или во дворце Ирода.
138
Ирод Антипа, правитель Галилеи, упоминается в числе судей в «Деяниях апостолов»: «Ибо поистине собрались в городе сем (т е. Иерусалиме) на Святого Сына Твоего Иисуса, помазанного Тобою, Ирод и Понтий Пилат с язычниками и народом Израильским…» (4. 27 Ср.. Лк. 23. 6–11)
139
Иосиф из Ариматеи, который просил выдать ему тело Иисуса, упоминается в новозаветных евангелиях (Мф. 27. 57, Мк. 15. 43; Лк. 23. 50; Ин. 19. 38) Там он назван членом синедриона (судебного органа иудеев), не участвовавшим, однако, в суде над Иисусом; но о дружбе его с Пилатом в новозаветных евангелиях ничего не говорится (у Марка сказано, что Иосиф «осмелился» прийти к Пилату). По–видимому, используя общую с каноническими евангелиями традицию, автор Евангелия от Петра, следуя своему отрицательному отношению к иудейской верхушке, опустил упоминание о том, что Иосиф был членом синедриона.
140
Обращение «брат Пилат» должно свидетельствовать о дружеских отношениях Ирода и Пилата; в Евангелии от Луки сказано, что Пилат и Ирод «сделались друзьями» во время суда над Иисусом, хотя раньше были во вражде (23. 12). В обоих случаях отражена традиция, объединявшая Ирода и Пилата как главных действующих лиц суда над Иисусом. «Брат» было обычным обращением эллинистических царей друг к другу; однако мало вероятно, чтобы так мог обратиться правитель Галилеи к римскому прокуратору: автор, по–видимому, был далек от официального языка, употреблявшегося в системе управления. Вводя прямую речь для оживления своего повествования, он использовал известную в восточных провинциях эллинистическую традицию. Такое обращение, употребленное в евангелии, возможно, указывает на то, что автор отрывка использовал устные рассказы христианских проповедников.
141
На самом деле, если исходить из логики повествования, речь должна была идти о наступлении пятницы. Вообще, создается впечатление, что эта глава должна была находиться в другом месте евангелия (до фразы: «и передал Его толпе перед первым днем праздника опресноков», которая скорее связана с концом предшествующей главы) Возможно, этот кусок был вставлен сюда средневековым переписчиком, тем более что, как указывалось, переписчик не знал полного текста евангелия, если в его распоряжении были фрагменты, он мог их скомпоновать по своему разумению.
142
Имеется в виду предписание ветхозаветной книги «Второзаконие»: «Если в ком найдется преступление, достойное смерти, и он будет умерщвлен, и ты повесишь его на дереве, то тело его не должно ночевать на дереве, но погреби его в тот же день» (21. 22–23): это единственная, весьма приблизительная ссылка на Ветхий завет в дошедшем отрывке.
3. 6. И они, взяв Его, гнали и бежали, толкая Его, и говорили: «Гоним Сына Божия, получив власть над Ним». 7. И облачили Его в порфиру и посадили Его на судейское место, говоря: «Суди праведно, царь Израиля» [143] . 8. И кто–то из них, принеся терновый венец, возложил его на голову Господа. 9. А одни, стоящие (рядом) плевали Ему в глаза, другие били Его по щекам, иные тыкали в Него тростниковой палкой, а некоторые бичевали Его, приговаривая: «Вот какой почестью почтим мы Сына Божия».
143
В новозаветных евангелиях в рассказе об издевательствах над Иисусом его «приветствуют» как «царя Иудейского» (см., например: Мк. 15. 18), совершают издевательства воины, а не толпа.
4. 10. И привели двух злодеев и распяли Господа между ними в середине: Он же молчал, как будто не испытывал никакой боли. 11. И когда они подняли крест, они написали (на нем): «Это царь Израильский». 12. И, положив одежды Его перед Ним, делили их и бросали жребий между собой [144] . 13. Но один из злодеев упрекал их, говоря: «Мы из–за зла, которое совершили, так страдаем, Он же, явившийся Спасителем людей, что дурного Он сделал вам?» 14. И, вознегодовавши на него, приказали не перебивать ему голеней, чтобы он умер в мучениях.
144
Это место также имеет аналогии в новозаветных евангелиях; из контекста рассказа Петра неясно, кто делил одежду и кто приказал не перебивать голеней. Однако сделать это могли только римские воины и стражники (что казни совершались только под контролем римских провинциальных властей, не мог не знать житель любой провинции) Но для автора в данном случае это несущественно, он употребляет и в отношении иудеев, издевавшихся над Иисусом, и в отношении воинов одно и то же местоимение «они» — т е. все те, кто противостоял Иисусу, кто был повинен в его смерти.