Апрель. Книга вторая
Шрифт:
— Ветра нет, — прошептал я Нимо — тихо, одними губами. — Абсолютное безветрие. — И эти два «взрослых» слова прозвучали совсем иначе.
Абсолютное беззвучие. Мы теперь могли видеть — и жадно вглядывались в горизонты — и как будто со звуками в мире случилось нечто. Я слышу, как дышит Нимо. Я слышу, как похрустывает канат, поднимающий нас в вышину. Так странно подниматься над землёю не в потоке воздуха, а в скрипучей корзине. Будто мы — два инвалида, разучившихся летать.
Край солнца пробил
Лунная Бабочка парила, пришвартованная к Клыку Трёх Корон — исполинскому утёсу, брату Белого Перста. Клык был мощнее, толще, он упирался в небо в двух верстах от Перста, и между ним и морем лежала Скальная Столица, обнимавшая Перст. А дальше на востоке, теснясь всё гуще и вздымаясь всё выше, уходили тёмные пики хребта Ящерицы.
Горный хребет был стрелой. Его наконечник указывал на запад.
В одно из мгновений подъёмник поравнялся с Бабочкой. Исчезли все звуки. Солнечное пламя поглотило корабль, и он тоже исчез, и мне казалось — мы ступили в пылающий бело-золотой шар, появившийся из солнца.
Я увидел Троготта — он отделился от тьмы в какой-то нише Клыка, откуда тянулись к Бабочке швартовочные тросы. До последнего мига я не верил, что Троготт остаётся — но он сделал неуловимое движение рукой, и тросы вспыхнули и истлели, не оставив следа, так быстро, словно в них ударила молния.
Захватило дух — мгновенное наваждение, будто тело ничего не весит, будто Бабочка падает вниз — и я вцепился в плечо Нимо, и он повернулся, я увидел его сияющие глаза — а затем пространство всколыхнул удар!
Я бы умер от испуга, если бы мог в этот миг умереть!
Медленно-медленно, как само Солнце, как стрела, пущенная с тетивы в остановившемся времени, Лунная Бабочка двинулась к Персту.
Только теперь я разглядел нишу в толще Перста, а в ней — колокол-исполин. Именно он породил удар.
А затем зазвучала песня! Пел Кирис, стоявший на самой вершине Перста, его фигурка сияла на фоне океана, Кирис раскинул руки, словно летел навстречу, и моё сердце то сжималось, чувствуя, как страшно стоять посреди бесконечности мальчику, не умеющему летать… то взрывалось от пронзительной чистоты его голоса.
И вдруг мальчишек на вершине Перста стало двое! Я вздрогнул, изумлённо потерев глаза, снова повернулся к Нимо — но, кажется, удивился и он. Он еле заметно пожал плечами и улыбнулся.
— Слышишь? Ветер!
Да, на востоке проснулся ветер. Тяжёлый, дремучий, седой — он вздохнул, протянув к нам ладонь — и с неё сорвался нежный, как солнечный зайчик, мальчишка-ветерок. Он обогнал нас, еле заметно подтолкнув Бабочку и взъерошив нам волосы, умчался в океан.
Бабочка поравнялась с Перстом, Нимо подхватил Кириса, а я — незнакомого мальчишку. Глаза его как-то загадочно брызнули на меня искрами света, как будто окатив неприснившимися снами, неподуманными мыслями, испарившейся росой… Я зажмурился — наваждение исчезло. Мы стояли… а потом я взглянул на Кириса, думая, что он продолжает петь — но Кирис молчал. Еле слышно — и всё-таки громко — звенел усиливающийся ветер в снастях, издалека ему откликался океан — низким, тягучим многозвучием. Это было… Бабочка отвечала океану, как Кирис пел под орган!
…Впереди бушевала гроза.
Ясный, яркий рассвет над нами — и тёмные, клубящиеся тучи за раскинувшим крылья заливом. Где-то там метался ветер, ворочая тяжёлые облачные громады, поднимались и опадали волны. И наша Бабочка неслась прямо в шторм.
Я оглянулся — Нимо, Кирис, Тони — никто не боялся, они смотрели вперёд с радостным ожиданием.
— Нимо, — сказал я. — Шторм…
— Он поёт, — откликнулся Нимо. — Отвечает нам. Он не загораживает дорогу, Аль. Он с нами.
Бабочка вздрогнула. Я снова вспомнил, что она слушается меня. И снова изумился этому. И снова не поверил на миг — и потянулся туда, к шторму, на запад — я всё-таки боялся чуть-чуть… Пусть мы встретимся быстрее!
— Ветер! — засмеялся Тони.
Тугой комок вырвался из ниоткуда, показалось — у меня изнутри — и тут же боднул меня в спину, прокатился по парусам. Что-то крикнул боцман, свистнула его дудка.
Ветер-невидимка, поиграв с кораблём, кинулся вперёд — я видел, как тяжёлый от влаги воздух над заливом расступается, а потом они встретились — клубок грозовых туч и мой ветер.
Бабочка неслась всё быстрее — я, как и в первый свой полёт, не сразу почувствовал скорость. Небо справа и слева внезапно изменило цвет и померкло, волны то придвигались, то падали, но солнце всё так же сияло позади, ещё мгновение — и занавес бури распахнулся, вспыхнул океан.
Бесконечность океана что-то остановила во мне — стихли, ослабли струны, и воздух стал обычным. Тихий ветерок шевелил волосы, Бабочка умиротворённо нежилась всеми парусами.
— Нимо… — Последние часы я бежал куда-то, бежал, не думая о цели, как ветер. — А мы уже летим на острова? Или только пробуем?
Он повернулся к берегу, прищурившись.
— Я тоже не могу понять. Но Бабочка готова.
— А Дзынь? И Брэндли. А как же Ниньо?
— Ниньо не полетит. Он хочет, но ему больно. Вспоминать полёт, ветер. А ещё — он очень слабый, Альт. Башня, построенная Троготтом, хранит Ниньо, однажды он сказал мне, что не проживёт во внешнем мире и дня.
— Значит, мы бросаем его?
— Если найдём Острова, мы вернёмся. Ведь остаются ещё Бродяги. Однажды они полетят с нами, во что бы то ни стало. — Нимо помолчал. — А Дзынь с водяником близко. Этот шторм замутили они.