Апрель. Книга вторая
Шрифт:
Съешь их! Съешь их всех — и людей! Особенно — людей!
Я не могу съесть человека с Огненным Мечом, Ива… Он сушит меня, жалит…
Спрятаться. Куда спрятаться?! Холодно…
Чёрная тень. Огромная волчица вынырнула первой. Она встала напротив Ивен, а тот прижался спиною к вязу. Туман доходил Ивен до груди. Из тумана поднималась голова волчицы. Чёрные зрачки её помутнели. Она упала, и снова поднялась. И шагнула ближе. Ткнулась огромной, тяжёлой, как земля, мордой Ивен в бок. Она была горячей.
Ивен потерял сознание — не от страха,
Прохладные и мокрые ветки хлестнули по щекам. А Ивен думал, что спит. Он лежал на спине Волчицы, стискивая в горсти её густую шерсть. Пахло влажным лесом и кровью. Она убила. Она защищала меня. Куда теперь она уносит меня?
Пошёл дождь. Ровный шум воды отдалил все иные звуки — и скоро их не стало. Ивен промок насквозь. Глубоко внутри заворочался озноб, застучала в висках боль. Тепло зверя не спасало. Внизу, под лапами хлюпала вода. Ивен решил, что это дождь лил так долго, но в нос ударил запах гнилой воды и прели. Болото.
Волчица выбралась на небольшой холмик. И вдруг упала. Ивен разжал пальцы… нет, не смог — они не слушались. Со второго раза. Я сейчас умру… только бы не так холодно…
Туман, укрывавший болото, стал опадать. Утих и дождь, небо оставалось пасмурным, но лунный свет как будто обманул тучи и пропитал туман. Теперь чуть сияющее паутинное покрывало совершенно истончилось, и сквозь него повсюду виднелись кусты, клочки болотной травы, кочки. Всё было неподвижным — и когда серебристый холмик чуть приподнялся — невысокий, Ивен до плеча — Ивен решил, что это Волчицу причудливым коконом облепил туман…
Просыпаясь, я думал, что умираю.
Мы летели в какую-то запредельную вышину, и вокруг звучали голоса, а потом они все угасли, осталась одна, дрожащая нота. Я опомнился и посмотрел вниз. Стало невыносимо страшно — но я не боялся, что упаду. Просто земли не было. Я не знал, что пустота неба — это так страшно. Страшнее, чем падать. А Нимо летел и летел вверх. Я хотел в него вцепиться и задержать — но это было всё равно как взобраться по отвесной ледяной стене. Я кричал ему, но он не слышал.
Нимо больше нет! — пела голубая пустота. Он — мой. Он вернулся в бесконечность!
И я стал умирать от боли, искать землю. Я вдруг представил, как вернусь, и станет всё, как раньше, только Нимо не вернётся. И надо выбирать. И я подумал, что земли всё равно уже нет. Но она была.
Я вспоминал, что лежу на палубе «Бабочки» и должен очнуться. Очнуться, чтобы спасти Нимо. Только я не верил, что у меня получится. Уже было всё равно, и я хотел снова в ту бесконечность, где всё синее и ничего нет.
Я слышал, как меня звали. Дзынь звала и Тим, и Брэндли, и Тони… Но они обойдутся без меня…
— Альт, — сказал псих из Города, который чуть не отобрал у меня летучку. — Очнись. Фу! Да он уср… Снимайте с него штаны!
— Ты дурак! Дурак!!! Дурак…
И бесконечность неохотно рвалась, выпуская.
— Вы видели его? — Они не понимали. — Троготта?
Они молча качали головами, не понимая. Но Троготт мог быть среди матросов. Его тут толком никто не знает, кроме меня и Нимо…
— Альт, — сказал Тим. — Под нами Острова. Останови корабль. Зови Нимо.
Как?!..
— Стена, — сказал Тони. — Стена.
Он встал передо мной, так что я видел только его глаза, синие и бесконечные. Я вспомнил бесконечность и пустоту, и в панике повернулся. «Бабочка» стала заваливаться набок, затрещали мачты, что-то большой белой птицей метнулось влево. Я вцепился в Тони, задрал голову вверх — мачты были свободны и чисты — только один парус ветер вырвал для себя. Я смотрел, как уносится в пустоту клочок парусины, и как будто песня зазвучала — нота стала кружиться, превращаясь в музыку — по кругу, изменяя тон и добавляя то, что уже было…
— Это фуга, — засмеялся Кирис. — Вот так!
Он запел без слов, точно флейта или звонкие регистры органа, никогда не думал, что человек может так делать, но, кажется, Кирис и сам не понимал, как у него это получается — глаза у него были удивлённые. Я видел, как он поёт, и в это же время смотрел на ветер, который сворачивался в кольцо и поднимался выше, поднимая за собой сверкающий водяной столб.
— Ах-хэй! — крикнула Дзынь. — Брэни, прыгай!
И сиганула за борт, на край несущейся волны. Меня что-то скомкало: или страх, или восторг, непонятно, сдавило, и ветряной жгут стал плотнее, быстрее, сильнее… И вдруг я увидел Брэндли — уже на другом краю воронки. Он был далеко, но глаза водяника я видел — такие же сумасшедшие и радостные — ужас перед бесконечной мощью преодолён, и открылся восторг слияния и всемогущества.
Они раскинули руки, и между ладонями у них были ветер и вода. Танец. У них был танец.
Воронка распахивалась шире, и в какой-то миг «Бабочка» оказалась внутри, она летела на границе ветра и воды свободно и покойно.
— Альт, — негромко сказал Тим. — Смотри. Вот Остров.
Я думал, что увижу… Нет, я понимал, что под водою могут быть только скалы в подтёках лавы, почернелые, жуткие от памяти тех, кто века желал к ним вернуться. Я не понимал, оказывается, о чём мечтает Нимо, но мечтал вместе с ним, наверное, думая лишь о том, как всё начнётся сначала — свободный народ и добрый к людям Океан, и вечное лето в ветрах над Островами…
— Это лёд?! — прошептал я.
— Это Кристалл. — Голос Тима дрожал. — Самое непостижимое… Я не знал, что это так… Из воды это не было видно так…
Дворцы и башни, террасы, арки, сады — всё заключенное в сверкающий, хрустальный цветок — я не сразу вспомнил его название — кажется, такие цветы были в книгах о дальних странах и назывались лотосами. Я различал даже отдельные листики в садах, зелёные и свежие, они замерли, готовые проснуться и радостно затрепетать, приветствуя тёплый ветер.