Аракчеев

Томсинов Владимир Алексеевич

Среди документов, собранных в аракчеевском фонде РГВИА, встречаются и счета на печатные издания, закупавшиеся графом для своей библиотеки. Так, в счете за 27 мая 1810 года указано: «Куплено для Вашего Сиятельства книг: Московский журнал 802 года, 8 частей — 18 [рублей], Путешествие в полуденную Россию, 4 части — 6, Словарь Исторический 14-я часть — 3, Труды Вольного Экономического общества с 51-й по 61-ю часть, итого 10 частей — 24–50, Дорожник с картой — 25, Санкт-Петербургский журнал, октябрь, ноябрь и декабрь месяцы — 3, Вестник Европы, октябрь, ноябрь и декабрь месяцы — 3».

Если граф Аракчеев находился в Санкт-Петербурге, голова вотчины — Иван Дмитриев, казначей — Степан Миловидов, дворецкий — Никита Федоров регулярно высылали графу Аракчееву свои отчеты [162] .

Посылала отчеты Аракчееву и его фактическая жена Настасья Минкина. Алексей Андреевич неизменно представлял свою возлюбленную крестьянку гостям. Представил ее и самому государю, в то время когда Его Величество гостил у него в имении.

По мере того как подрастал Мишенька

Шумский, граф все более к нему привязывался. В 1809 году он отдал мальчика на учебу в Петровскую школу в Санкт-Петербурге пансионером к Н. И. Гречу. Миша учился с трудом — то ли был ленив, то ли соображал плохо или же имело место и то и другое. 17 июня 1811 года его учитель Н. И. Греч сообщал Аракчееву: «Я усомнился отпустить Мишеньку сегодня домой, потому что он в течение сей недели вел себя нехорошо, лгал, писал худо и шалил в классах, за что был и наказан. Если Вашему Сиятельству не противно, то он останется сегодня и завтра у меня для переделания своих уроков. При сем случае беру смелость оправдать себя перед Вашим Сиятельством в рассуждении заданного мною Мишеньке грамматического разбора, который по справедливости возбудил негодование ваше, ибо Мишенька имеет еще весьма слабое понятие об оном. Но недоразумение сие произошло от лени Мишенькиной: я ему не задавал анализа, а только велел списать страницу и подчеркнуть те слова, кои он почтет именами существительными, желая чрез то возбудить его внимательность и размышление. Потом я хотел прочесть с ним вместе сию страницу и показать, где он ошибся. По моему мнению, это легчайший способ начинать с детьми грамматику; но он верно желая похвастать, сказал, что ему задан полный анализ и чрез то навлек на меня справедливое Вашего Сиятельства неудовольствие, которое, надеюсь, прекратится чрез сие мое объяснение». В конце данного письма Греч просил графа заплатить за следующие полгода учебы Миши в пансионе. Алексей Андреевич отвечал на следующий же день: «Благодарю вас, Николай Иванович, за поправление Мишеньки, но прошу его севодни уже ко мне отпустить, но как у вас уже скоро начнутся каникулы, а я намерен завтра ехать в деревню, то и хочу его взять с собою, дабы мать его могла видеть, то прошу и книги его отпустить с ним. Я обыкновенно недолго бываю в деревне, то по возвращении моем деньги привезу на вторую половину года, а севодни я не могу доставить, ибо я летом все хозяйство держу в деревне, а здесь ничего не имею».

162

Они сохранились в довольно большом количестве в аракчеевском фонде РГВИА. См., например: Ф. 154. Оп. 1. Ед. хр. 71. Л. 121, 126, 161, 214 и др.

Аракчеева, кажется, не встревожило поведение Миши в школе. Граф был настолько привязан к мальчику, что совсем не замечал в нем дурных наклонностей, признаки которых явственно проступают в письме Н. И. Греча.

О новой женитьбе Аракчеев больше не помышлял, и мать его уже почти перестала надеяться на то, что старший сын ее когда-нибудь обзаведется настоящей семьей и порадует ее внуками или внучками. Зато Алексей радовал Елисавету Андреевну своими успехами на царской службе да рассказами о том, как милостив к нему император.

Так, 13 июня 1810 года граф писал матери о визите в Грузино императора Александра: «Теперь, дражайшая родительница, я уведомляю вас о полученной мною от государя императора милости, он изволил на обратном пути из Твери в Чудово поворотить и, переправясь чрез разлив версты три водою, приехал ко мне ввечеру в Духов день в Грузино, где изволил ночевать, а на другой день все утро гулял в саду и по деревням ездил, изволил откушать и после полудней, часу в 7-м изволил отправиться в Петербург. Государь был чрезвычайно весел, и все и везде ему чрезмерно понравилось, эта милость есть важная, что государь посещает нарочно своего подданного».

Об этом знаменательном для себя событии Алексей Андреевич сообщил на следующий день и брату Петру. А 3 июля он делился с Петром Андреевичем новой своей радостью: «Отправя к вам, мой братец, прошедшего месяца 14 числа письмо, я в оной же день отправился в мое Грузино, где и пробыл до вчерашнего дня, имея причину там покойно жить по случаю приезда ее высочества великой княгини Екатерины Павловны, которая изволила 28 числа июня прибыть в Грузино в 4 часа по полудни и пробыла до 12-ти часов ночи, и изволила кушать в моем доме и везде гуляла и отменно всем была довольна». Радость Алексея Андреевича от того, что сестра императора Александра оказалась у него в гостях всем довольной, была безмерной. «О себе вам, батюшка братец, скажу, — завершал он свое письмо, — что я, слава Богу, здоров и спокоен ныне и живу более в Грузине. Прошу вас дружески писать ко мне, когда будете иметь надобность в деньгах, полно вам со мною церемониться».

Граф Аракчеев получил от службы все, что только мог от нее получить, — власть, богатство, славу. Но и потерял при этом немало. В отношения его с братьями и другими родственниками после того, как взошел он на вершину власти, вдруг влилось нечто холодное, расчетливое, чуждое обычным родственным связям. Власть, которую он приобрел, была воспринята его родственниками как чаша круговая — обносить их и делиться с ними стало, в их представлении, главной его обязанностью.

Просили в большинстве своем чины и должности. Причем обращались с просьбами часто не к самому Аракчееву, а к его матери. А Елисавета Андреевна, в свою очередь, переадресовывала полученные ею просьбы сыну-сановнику. «А сего дни я нахожусь в Гарусове, — писала она своему Алексею 12 сентября 1810 года, — и сей час спешу ехать в Курганы. И при оным прошу тебя, мой батюшка, о неоставлении твоими отеческими милостями сего подателя Алексеева, о котором я уже лично тебя милого

друга моего просила, чтоб поскорее произвести его в офицерский чин». Алексей Андреевич не отказывал матери в таких просьбах, но очень гневался на тех, кто беспокоил ими Елисавету Андреевну, если претендент был недостоин чинов и должностей. «Я недоволен вами, что вы беспокоите своими пустыми просьбами мою матушку, вы бы могли сами ко мне написать, и я бы вам написал, — укорял он Авдотью Ивановну Корсакову. — Меньшего вашего сына я определил в артиллерию, а большему сыну офицерского чину дать невозможно, ибо он совершеннейший лентяй и болезнь свою сам нарочно приписывает, он мог бы служить и очень хорошо, а видно хочет быть в деревне пастухом, то может быть в оном звании и без офицерского чина и впредь более об нем ни меня, ни матушку прошу не беспокоить, а надобно знать вам честь, я и так вам много сделал».

Дальний родственник графа Аракчеева Николай Васильевич Аракчеев служил офицером в Киеве. Осенью 1810 года он обратился к графу с просьбой оказать содействие в получении должности в Петербурге. Алексей Андреевич ответил на эту просьбу решительным отказом, заявив в своем письме к нему (от 12 октября): «Никак не желаю иметь шалуна и пьяницу моей фамилии в Петербурге, почему и советую вам или быть в армии, где хотя так же нехорошо быть нехорошим, но что делать, это еще сносно, ибо за глазами столицы, или еще того лучше, оставить вам совсем службу и удалиться в деревню и дать время пройтить летам, в кои бывают шалунами молодые люди. Вот, братец, вам мой совет, от которого я не откажусь, и здесь вам в Петербурге жить не соглашусь, да и пророчествую, что естли вы не оставите службы, то будете несчастливы, не забудьте онаго письма, оно пригодится вам вперед». Николай Аракчеев, не получив еще этого письма, послал 5 октября из Киева новую просьбу своему сановному родственнику об определении на службу в Петербург. Граф Аракчеев ответил на нее еще более резко: «Нет надобности объяснять, что вы желаете невозможного и я вам в оном отказываю, да мне даже мудрено кажется, как вам сие и в голову могло придти. Я пребуду к вам с почтением тогда, когда вы исправите свое поведение, которое теперь марает всю нашу фамилию».

Однако Алексей Андреевич не подозревал тогда, что все эти возможные угрозы для его репутации ничто по сравнению с той, которая росла вместе с Мишей Шумским.

***

Год 1812-й начался для Аракчеева как обычно. В первые два месяца ничто не предвещало перемен в его судьбе. Однако в марте случилось событие, ставшее предвестьем их: 17-го числа из Петербурга в Нижний Новгород был выслан государственный секретарь Сперанский. Повсюду тотчас распространился слух об измене, но внимательные наблюдатели ему не верили и считали высылку Сперанского уступкой императора Александра общественному мнению. Более всех радовалась данному событию столичная аристократия, и это ясно говорило о том, кому в действительности сделал уступку государь, удалив от себя человека, с которым три последних года работал над реформами управления империей. В преддверии военного столкновения с Наполеоном Александр решил пойти на сближение с российской аристократией. «Дерзкий попович» Сперанский стоял заслонкой на этом пути и потому должен был быть задвинут в какой-нибудь дальний угол империи.

Падение Сперанского не могло не насторожить Аракчеева. Граф знал, что его персона досаждает аристократам не меньше поповича-реформатора. О том, насколько велико было в данной ситуации беспокойство Алексея Андреевича за свою дальнейшую судьбу, лучше всего свидетельствуют следующие строки из его письма к брату от 3 апреля 1812 года: «Теперь приступаю вам к описанию, что я думаю известно вам уже выезд из С. Петербурха госп. Сперанскаго и госп. Магнитскаго; на их счет много здесь говорят нехорошаго, следовательно естли ето так, то оне и заслужили свою нынешнюю участь, но вместо оных теперь парьтия знатных наших господ зделалась уже чрезмерно сильна, состоящая из графов Салтыковых, Гурьевых, Толстых и Голицыных, — следовательно я не был с первыми в связях, был оставлен без дела, а сими новыми патриотами равномерно нелюбим, так же буду без дела и без доверенности. Сие все меня бы не безпокоило, ибо я уже ничего не хочу, кроме уединения и спокойствия, и предоставляю всем вышеписанным верьтеть и делать все то, что к их пользам, но безпокоит меня то, что, при всем оном положении, велят еще мне ехать и быть в армии без пользы, а как кажется только пугалом мирьским; и я верен, что приятели мои употребят меня в первом возможном случае там, где иметь я буду верной способ потерять жизнь, к чему я и должен быть готов; вот вам мое положение в ясности». Последняя строка этого письма отражала настроение его автора: «невеселой твой брат и верный друг Граф Аракчеев».

26 марта 1812 года в Комитете министров обсуждалась представленная министром финансов Гурьевым и военным министром Барклаем-де-Толли записка об учреждении в казенных имениях сукноделия. По записке предлагалось завести в Тамбовской и Воронежской губерниях суконные фабрики, положив в основу производства труд казенных крестьян. 20250 ревизских душ планировалось разделить на три части так, чтобы одна часть крестьян занималась сукноделием, а две прочие — прежними работами. На два месяца в году — июль и август — предполагалось останавливать сукноделие, дабы все сообща могли быстрее убрать урожай. Управлять казенными крестьянами, приписанными к суконным фабрикам, должен был, согласно записке, специальный комиссариат. Названные крестьяне не освобождались ни от личных государственных повинностей, ни от обыкновенной крестьянской подати. Последнюю они должны были вносить в казну из суммы денег, заработанных сукноделием. Рассмотрев предложения министра финансов и военного министра, Комитет министров полностью одобрил их и признал за благо поднести составленное ими по данному предмету положение и штаты на высочайшее утверждение Его Императорского Величества.