Аракчеев
Шрифт:
На третий день после приезда жены граф действительно уехал. Уезжая, он между прочими домашними распоряжениями, отдал приказание своим людям, чтобы графиня отнюдь не выезжала в некоторые дома, в числе которых был дом Небольсиных, но ее даже не предупредили об этом.
Сделано ли это было по забывчивости или же по совету и наущению его фаворитки Минкиной и Бахметьевой, — неизвестно, но это-то и было последней каплей, переполнившей чашу долготерпения молодой графини.
Через несколько дней она приказала подать себе карету.
— К Небольсиным! —
— Его сиятельство изволили запретить… — почтительно отвечал лакей.
— Что? — удивленно уставилась на него графиня.
Лакей смутился и молчал.
— Что ты сказал? — повторила она.
— Его сиятельство… приказали… туда не возить… кучер знает и… не поедет… — с видимым усилием отвечал слуга, оказавшийся тактичнее графа и понимавший, в какое неловкое положение он ставит ее сиятельство.
Наталья Федоровна побледнела и до крови закусила свою губу.
— Вот как! — протянула она и несколько минут стояла в тяжелом раздумье, не снимая ноги с подножки.
— На Васильевский! — переменила она приказание.
Карета покатила.
Графиня Аракчеева более не возвращалась в дом своего мужа. На нее нашло то мужество отчаяния, которое присуще всем слабым и нервным людям, доведенным до крайности.
Твердо высказала она свое бесповоротное решение Дарье Алексеевне. Неприготовленная к подобной выходке дочери, старушка остолбенела.
Дочь в подробности, шаг за шагом, рассказала ей всю свою жизнь в доме графа.
Что могла сказать ей в утешение ее мать? Она только тихо плакала. Наталья Федоровна не проронила ни одной слезинки. Дарья Алексеевна выразила молчаливое согласие на решение своей дочери, она боялась графа, но не хотела этого высказать.
Вся ее злоба обрушилась на Бахметьеву.
— Запутается, непутевая, в своих собственных сетях, — ворчала она.
Это оказалось почти пророчеством.
XII
ПОПЫТКИ К ПРИМИРЕНИЮ
По окончании кампании, граф Аракчеев, возвратившись в Петербург, немедленно поехал к жене и затем недели с две ежедневно ездил туда раза по два в день.
Он горячо убеждал ее вернуться к нему, не делать его сказкой города, вспомнить его и свое положение, обещал исправиться.
Было ли это искренно — кто знает?
Графиня долгое время оставалась непреклонна: наконец, однажды после особенно продолжительного убеждения, села с ним в карету, чтобы возвратиться на Литейную. Экипаж двинулся в путь.
Некоторое время супруги ехали молча. Вдруг Наталья Федоровна провела рукой по лбу — она как будто что-то вспомнила.
— Нет, это нечестно, я должна вам все высказать, я освобождаю вас от вашего слова, не гоните ту, другую… Я все равно не могу быть вашей женой… Я буду ею только для света… — заспешила она.
— Это почему?.. — уставился на нее граф.
— Я… я не могу…
— Но почему?
— Я не люблю вас… я только теперь это окончательно поняла… я не люблю вас, как должна любить жена… я люблю…
— Другого!.. — с иронией вставил Алексей Андреевич, в душе которого поднялась целая буря.
Графиня удивленно посмотрела на него. Она хотела сказать совсем не то, но его вопрос заставил ее задуматься на мгновение, она вспомнила Зарудина.
— Да… но клянусь вам, что эта любовь давно похоронена в моем сердце и никто, даже он не узнает о ней… Клянусь вам… Мы должны будем жить всю жизнь… Я не могу жить с тайной от вас… от своего мужа…
— Зарудина!.. — прогнусил граф, весь красный от волнения. Наталья Федоровна сидела, низко опустив голову.
— Стой! — крикнул кучеру Алексей Андреевич, отворив дверцу кареты.
Они ехали по Исаакиевскому мосту. Граф вышел.
— Пошел назад! — отдал он приказание.
Карета медленно поворотила и поехала обратно на Васильевский остров.
Так произошел вторичный разрыв между супругами Аракчеевыми.
Весть о нем быстро облетела столицу и достигла до Екатерины Петровны Бахметьевой.
Ей сообщил ее Сергей Дмитриевич Талицкий.
— Наконец-то! — с радостью воскликнула она.
Титул и положение графини Аракчеевой туманили ее ум, на их блеск она летела, как ночная бабочка на огонь, не сознавая, что летит на свою же собственную гибель.
— Не оставьте и впредь вашими милостями, ваше сиятельство! — с комическим почтением проговорил Сергей Дмитриевич, привлекая к себе свою кузину и крепко целуя ее в губы.
— Я подумаю… и буду иметь вас ввиду… — с такой же комической важностью ответила та.
Оба неудержимо расхохотались.
Им обоим следовало бы напомнить французскую пословицу: «Посмеется хорошо тот, кто посмеется последний».
Этот «последний смех» судьба, увы, готовила не им.
Осложнившиеся вскоре политические события принудили их отложить осуществление их гнусного плана в долгий ящик.
Даже в черной душе подлого руководителя, пожалуй, более несчастной, нежели испорченной девушки, проснулось то чувство, которое таится в душе каждого русского, от негодяя до подвижника, чувство любви к отечеству — он снова вступил в ряды русской армии и уехал из Петербурга, не забыв, впрочем, дать своей ученице и сообщнице надлежащие наставления и создав план дальнейших действий.
XIII
ПОСЛЕ ВОЙНЫ
Прошло семь лет, полных великими историческими событиями, теми событиями, при одном воспоминании о которых горделиво бьется сердце каждого истинно русского человека, каждого православного верноподданного. Канул в вечность 1812 год, год, по образному выражению славного партизана Дениса Давыдова, «со своим штыком в крови по дуло, со своим ножом в крови по локоть».
Победоносные русские войска вернулись из Парижа, этого еще недавнего логовища «апокалипсического зверя», как называли в то время в России Наполеона, с знаменами, покрытыми неувядаемою славой, имея во главе венценосного вождя, боготворимого войском и народом.