Аракчеевский сынок
Шрифт:
Наконец, раздались шаги в соседней комнате. Шумский привстал навстречу, но никто не входил.
– Кто там? Квашнин, ты? Иди сюда! – крикнул он громко.
Дверь отворилась и появилась маленькая и худенькая фигурка, чрезвычайно неказистая на вид. Затворив тихонько дверь, фигурка как-то съежилась и поклонилась подобострастно.
– А… Вот кто! Ну, что? – холодно произнес Шумский, снова садясь.
В комнате появился, уже несколько дней отсутствовавший, Лепорелло Шваньский.
– Приехал-с, Михаил Андреевич, – доложил Шваньский,
– Неужели?
– Да-с… Приехал сейчас.
– Вижу. Не слепой. Привез?
– Привез-с.
– Не обман?
– Как можно-с. Я с тем брал, что если обман, то мы под суд отдадим, в Сибирь сошлем.
– У кого достал…
– Ездил за сто тридцать три версты-с от Новгорода-с. Около Старой Руссы сказали мне-с… Живет человек такой, не то знахарь, не то колдун. Во всей губернии ему почет… Да и боятся его все страсть как… Вот я из Руссы, сказавшись подъячим из Москвы…
– Ну, ладно… Перестань… Это не любопытно. Давай сюда…
Шваньский расстегнул сюртук, бережно достал из бокового кармана что-то небольшое в бумажке и подал молодому человеку.
– Что такое?
– Пузыречек-с…
Шумский развернул бумагу и, вынув маленькую скляницу с мутно-желтой жидкостью, стал смотреть на нее…
– Ну, а если это ядовито? – пробормотал он как бы сам себе…
– Как можно-с, – усмехнулся Шваньский. – Он сказывал, божился пред образами, что самое пустое средство. Только приятный сон дает. И очень крепкий. Хоть, говорит, пори человека розгами – не проснется ранее положенного срока.
– Какого срока? На сколько часов действует?
– На двенадцать-с.
– Все это выпить? Зараз?
– Нет. Тут на три раза. По ложечке. В воде или в чае принимать. А все если дать сразу, то, говорит, будет человек суток двое без просыпу и без всякого дыхания валяться, на подобие мертвого. Даже весь похолодеет, и посинеет. Очень он просил всего не давать зараз.
– Очень? – расхохотался вдруг Шумский.
– Да-с.
– Просил?
– Да-с…
– Ах, мерзавцы!.. Чем торгуют… А?.. Сколько же ты заплатил?
– Сто рублей-с.
По голосу Шваньского можно было догадаться, что он лжет. Как ни хитер и ни подл был он, но голос его лгать не умел.
– Ну, Бог с тобой… Рублей 75 нажил…
– Ей Богу-с… Михаил Андреевич… Помилуйте.
– Не помилую. Но и не жалею. А вот что ты мне скажи: если это ядовито?.. А?
– Он мне божился… Только приятный сон-с.
– Божился? Вот доказательство хорошее нашел дурак. Да ты-то разве сейчас не побожился, что сто рублей отдал. Вот что, друг, Иван Андреевич, я еще слава Богу с ума не сходил, чтобы не опробовавши эту дрянь – дать выпить женщине, которую обожаю… Стало быть, найди мне, на ком испробовать.
– Мудрено-с. На ком же?
– Да ты скажи, крепко веришь ты, что это средство безопасное и хорошее, только крепкий да еще приятный сон дает. Веришь ты сам-то?!.
– Верю-с. Вестимо… Совершенно-с.
– Всем сердцем и всем разумением?..
– Точно так-с.
– Ну так и выпей ложечку…
– Тоись это как же-с?..
И Шваньский разинул рот.
– В чае или в кофее. В чем тебе приятнее.
– Я тоись не об этом… А как же, помилуйте, я вдруг пить буду… Зачем же-с?
– Ради пробы, друг сердечный.
– Что вы, Михаил Андреевич, шутите?!.. Ну, а на грех, если…
– А-а? – проорал Шумский на весь дом. – На грех, если подохну, мол! Да! То-то, голубчик. Так снадобье-то для баронессы – ничего. Только приятный сон даст. А ты подохнуть можешь…
Шваньский, кисло улыбаясь, развел руками.
– Ну, убирайся. Я и без тебя найду, на ком испробовать.
Шваньский вышел, бережно затворил за собой дверь и, двигаясь в другой комнате ощупью в темноте, покачал головой и пробормотал:
– Сам на себе испробовал бы. Чего вернее? А то вишь я разыщи, я привези, да я же и пей всякую пакость.
– Какую пакость пить? – раздался голос в противоположных дверях.
Это был Копчик.
– Ах, это ты, Василий, – встрепенулся Шваньский. – Я так, про себя. Ты откуда?..
– Ездил по приказу, – резко отозвался Копчик.
– К кому?
– Вам-то что же… Дело поручено было.
И Копчик, пройдя мимо Шваньского, вошел к барину.
– Ну? – встретил его Шумский.
– Не могут быть. Хворают. Просят, если нужно, вас самих пожаловать.
– Что у него?..
– Грудь заложило, сказывали, – усмехнулся Васька. – А люди говорят, что у них одна ихняя барыня была днем и они очень шибко повздорили. Она в Петра Сергеевича шандалом пустила и ушибла их в лицо. Может, оттого и не едут.
– О-го… Рожу разбила.
– Да-с. На лбу синяк малость видать. Шишка.
– И здоровая?!.
– Средственная-с.
Шумский усмехнулся и, бросив трубку, снял халат и начал одеваться. Через несколько минут он был уже на улице и, взяв первого попавшегося навстречу извозчика, приказал ехать в Галерную.
XIV
Квашнин жил в небольшом домике в самом конце Галерной. Напрасно приятели убеждали его переехать ближе к Невскому или к казармам полка. Квашнин уверял, что ему жаль бросить квартиру ради очень порядочного садика, в котором он постоянно копался, ухаживая за цветами.
В действительности причины были совершенно другие, известные лишь немногим и хорошо известные Шумскому.
Преображенец Петр Сергеевич Квашнин был добрый, скромный, на вид простоватый, но очень неглупый малый, золотой человек, как товарищ, исполнительный и примерный офицер, любимец начальства, товарищей и солдат.
У Квашнина не было на свете ни единого врага, да и быть не могло при его мягкости во всем, как в слове и в движеньи, так и в поведении, в обращении со всеми.
Он был высокий, стройный и красивый блондин, на вид лет 25-ти, но, собственно, уже лет на десять старше Шуйского.