Арбатская повесть
Шрифт:
Окончательно тайна взрыва «Императрицы Марии» стала известна (правда, тогда очень узкому кругу людей) в конце 1933 года, когда советскими чекистами была раскрыта и обезврежена в Николаеве группа матерых германских разведчиков и диверсантов, «ориентированная» своим начальством в Берлине на судостроительные заводы.
Здесь нет нужды подробно рассказывать об этой замечательной чекистской акции: в общих чертах это сделано в допустимых пределах в книге А. Лукина «Обманчивая тишина», написанной совместно с В. Ишимовым. Но во время следствия неожиданно вскрылись обстоятельства, которых никто не мог
— Да, честно говоря, — признался мне А. Лукин, — тогда они нас практически мало интересовали. Мы занимались предотвращением реальной угрозы. Это было главным. А дела дореволюционной давности рассматривались не более как исторически любопытная «фактура»…
Понять чекистов тридцатых годов можно: им было не до исторических исследований. Хватало боевой, оперативной работы. Но для нас…
Дело в том, что этими «обстоятельствами» была… тайна взрыва «Императрицы Марии».
И вот, объединив свои усилия, мы вместе с Александром Александровичем Лукиным заново восстанавливаем в подробностях все произошедшее в то трагическое утро 7 октября 1916 года в Северной бухте Севастополя. Равно как и события, предшествовавшие этой катастрофе…
Итак, в тридцатых годах в Николаеве в связи с попыткой организовать диверсию на судостроительном заводе, выполнявшем важный заказ, группой чекистов во главе с А. А. Лукиным была разоблачена и обезврежена шпионско-диверсионная организация, руководил которой старый резидент немецкой разведки В. Верман. За проведение этой операции А. Лукин был награжден орденом и именным оружием. В процессе следствия неожиданно выяснилось, что господин Верман, работавший в Николаеве еще до первой мировой войны, имеет к гибели «Императрицы Марии» самое что ни на есть прямое отношение.
— Верман был пойман с поличным, — рассказывает Александр Александрович, — и отлично понимал, что его может спасти только чудо. Он прикидывал в уме самые разные комбинации, которые облегчили бы его положение, и вдруг решился на неожиданный, а для нас весьма благоприятный ход. Верман решил, что если он расскажет все, то следователи поймут, с каким разведчиком международного класса они имеют дело. «Таких разведчиков не расстреливают», — полагал он, имея в виду опыт империалистических секретных служб. И рассказал все. Хотя, признаюсь, пришел он к такому решению не сразу. Мы его приперли к стенке фактами, а я даже предъявил ему приказ о награждении его Железным Крестом за уничтожение «Марии». Тогда на допросах со мной он изменил тактику, решив играть в открытую.
— Как же все это выглядело в реальности? — спросил я.
— А мы обратимся к материалам дела, — предложил Лукин. — К счастью, оно сохранилось, и, думаю, мои коллеги не будут возражать, если мы ознакомимся с ним. Дело давнее. Почти никого из участников событий не осталось в живых… А я прокомментирую документы…
Разрешение на ознакомление с делом Вермана и его группы нам любезно дали, и теперь можно в деталях рассказать о событиях тех далеких лет.
Суть их сводилась к следующему.
Еще в 1910-х годах кадровый немецкий разведчик инженер завода «Руссуд» Верман сколотил на судостроительных заводах Николаева диверсионно-шпионскую группу. Среди прочих в нее входили продажный городской
Германия готовилась к войне, и немецкая разведка знала, что с появлением «Марии» и других русских линейных кораблей на Черном море господству «Гебена» и «Бреслау», на которые делалась большая ставка в будущей войне, придет конец. Опытнейшие силы немецкой разведки были брошены на то, чтобы не допустить вступления «Марии» в строй или, по крайней мере, уничтожить ее в возможно короткий срок.
Группа выполняла во время войны и другие задания. На даче Матвеева была оборудована мощная радиостанция, регулярно снабжавшая немцев сведениями о положении дел на николаевских заводах и о передвижении кораблей Черноморского флота.
— Дача Матвеева, — рассказывает А. Лукин, — находилась в так называемом Спасском урочище, где располагались в основном дачи аристократии и богатых людей. Одноэтажная, летнего типа, с довольно обширным участком, она расположилась на берегу рядом с местным яхт-клубом. Вместе с Матвеевым на даче часто бывала его дочь Ляля…
Разве что долгожители Николаева могут припомнить респектабельного господина, которому, когда он выходил из дома двадцать пять, что стоял на улице Рыбной, городовой почтительно отдавал честь.
Преуспевающего дельца и знаменитого яхтсмена Виктора Эдуардовича Вермана, весьма ценимого на заводе «Руссуд», где он работал инженером, в городе хорошо знали.
Это много лет спустя — 27 декабря 1933 года, когда он предстанет перед советскими чекистами, — Верман признается: «Я работал для германской разведки с 1907—1908 годов…»
А тогда… Тогда в «высшем, свете» Николаева он поражал всех изысканными манерами, повадками заправского барина и тонкостью суждений о последних вернисажах в столичных художественных салонах. Словом, слыл человеком утонченным и «приятным во всех отношениях».
Семья Верманов, как и многие другие выходцы из Германии, обосновалась в России давно. Эдуард Верман, отец Виктора, служил капитаном на судах Торгфлота, частного пароходства «Ратнер». Сумел сколотить кое-какой капиталец и, когда в 1885 году перевез семью из Харькова в Бендеры, взошел, как хозяин, на капитанский мостик собственного грузового парохода. Годом раньше (1884) и появился под гостеприимными небесами России наш знакомый Виктор Эдуардович. Всеми возможными средствами дражайшие родители разъяснили сыну великую «миссию фатерланда» в «этой варварской стране», где у самого царского престола фамилии немецкие звучали намного чаще русских.
Потому юный Виктор отправился «просвещать свободный ум» в «родной фатерланд», где окончил училище, стажировался в Швейцарии и вернулся в Россию с еще большей уверенностью в исключительности миссии райха. Пребывание в нашей стране на сей раз было для Вермана недолгим. Время шло, и в сентябре 1903 года он снова едет в Германию. На этот раз для прохождения военной службы. Немецкие граждане, где бы они ни проживали, отзывались для этой цели на родину. Судьба забросила его в Саксонию, в Магдебург, в 26-й пехотный полк имени принца-регента Леопольда. Вначале он стал здесь ефрейтором, потом — унтер-офицером.