Арденнские страсти
Шрифт:
– А Комета? Это что?
Несмотря на то что Урс с живостью обернулся и снова заговорил, Мур ничего не услышал – сон навалился на него с такой силой, что он всем своим долговязым телом рухнул в снег.
Он очнулся гораздо позже и тогда узнал, что такое линия Кометы.
– Ну вот вы, Мур, в полном порядке, – сказал Урс. – И даже глазки масленые, когда вы на нее смотрите.
Женщина быстро двигалась по избе. У нее была удивительно ровная поступь. Она словно плыла, как конькобежцы или ангелы. Она приносила из кухни тарелки со снедью, дымящийся чугунок, бутылки с чем-то
Урс разлил самогон по стаканам. Он поднял свой стакан, но не произнес ничего, только мотнул большой медвежьей головой. Мур выпили закашлялся. Урс засмеялся:
– А мне ничего, луженое горло.
Маленький Финик тоже засмеялся. А женщина заговорила быстро, длинно и горячо.
– Что она, тоже русская? – спросил Мур.
– Она говорит по-фламандски.
– А что она сказала?
– Пустяки. Болтунья, голландская мельница.
Женщина подозрительно посмотрела на Урса. Сердито взмахнула полотенцем и уплыла своей ангельской
поступью.
– Я уловил только одно слово, – сказал Мур.
– Какое?
– Комета. К чему это она?
Урс засмеялся:
– В свое время узнаешь.
Мур пожал плечами:
– Не знаю, вправе ли я спрашивать. Но меня интересует, как вы, русские, попали сюда. Если не хотите, можете не отвечать. Я не обижусь.
Урс снова засмеялся. Хорошее настроение, видимо,
редко покидало его.
– Не ожидали? – сказал он. – Впервые видите русских? Никакого секрета в этом нет. Попали в плен. Отправили нас работать в шахты возле Линабурга. Бежали. Связались с Кометой. Проще простого!
– Опять Комета!
Вечером Урс привел плечистого малого. В рыжих волосах его пробивалась седина. А лицо молодое, веселое. Сильно вздернутый нос сообщал ему что-то клоунское. Он охотно улыбался, и тогда становилось видно, что на месте передних зубов у него темная впадина. Конечно, поэтому он пришепетывал. Вообще-то он говорил по-английски не сказать чтоб очень бегло, частенько задумывался в поисках слова. Но понять его можно было.
– Английский у меня еще со школы, – заявил он. – Ну, а на войне какая практика?
Урс хлопнул его по плечу.
– Вот этот парень, – сказал он, – расскажет тебе о линии Кометы.
– Очень хорошо, – сказал Мур, с интересом вглядываясь в новопришедшего, – но прежде расскажите о себе.
– Фамилия моя Лейзеров, – заявил тот. – В сорок втором, когда немцы потянули от Изюмо-Барвенкова…
Мур поднял брови.
– Это недалеко от Воронежа.
Брови не опускались.
– Не знаете? Ну, от Харькова.
Мур с сожалением покачал головой.
– Фу ты, черт, – растерялся Лейзеров, – да он ни черта не знает, совсем темный. На Украине, понял?
Мур радостно закивал головой.
– Ага, дошло! Так вот под Изюмо-Барвенковом остатки нашей дивизии попали в плен. Какая-то сука донесла, что я еврей. Меня в Аушвиц, по-польски Освенцим. Слышали про такой лагерь? – Лейзеров спустил с одной руки куртку, а потом и рубаху. На обнаженной руке синела татуировка: 156099. – Это мой номер, немцы заклеймили. А на одежде они нашивали значки.
– О, я знаю! – воскликнул Мур. – Печать Соломона!
– У вас так это называется? Ну да, щит Давида. В общем, аккуратный народ немцы. Я уже думал, мне конец. Я узнал, что занесен в списки «Totwurdig», то есть «достойный смерти». Мне предстояло то, что немцы деликатно называли «Sonderbehandlung», то есть «особая обработка», а попросту удушение в газовой камере. Но я выкрутился: заявил, что я караим. Понятно? Ну, есть в России такое непонятное племя, оно не признает Талмуда, а верит только в Библию. Словом, я наплел им кучу всяких богословских историй и потребовал, чтобы они выяснили о караимах в своем чертовом центре. Но они же, вы знаете, палачи, но буквоеды. Короче, дело дошло до самого Гитлера. А он не то спросонья был, не то ему моча в голову ударила. Короче, он разъяснил, что караимы – это арийцы. Меня переслали в лагерь в Люксембург, а оттуда я бежал вот к ним. Фу, аж горло пересохло.
Урс налил ему вина. Лейзеров выпил и отер губы.
– Ну, теперь слушайте про Комету. Линия Кометы действительно линия. Она тянется от бельгийских побережий до испанской границы. И дальше. Какая ее работа? Ее работа – выручать сбитых английских летчиков и возвращать их на родину. Ну, а бежавших из плена, конечно, в партизаны. Как это делается, тебя, конечно, интересует. Это уж наше дело. В общем, мы будем перебрасывать тебя с этапа на этап.
– А что это за этапы?
– Дома. Квартиры. Жилища бельгийских и французских хороших людей. И смелых, конечно. Врачи, учителя, рабочие. Рискуют жизнью, ведь линия Кометы идет по оккупированным местам, так сказать, сквозь немцев. И случаются провалы. Линия прерывается, приходится штопать.
Вмешался Урс:
– Так оно и было незадолго до высадки союзников. Попади ты тогда к нам, тебе пришлось бы торчать здесь целый месяц.
Урс натянул баранью белую куртку, нахлобучил на голову ушанку. Лейзеров тоже поднялся.
– Уходишь?
– Да, есть дело.
– Может, и мне с вами?
Урс покачал головой.
– Ты скоро уйдешь от нас. Тебе нельзя рисковать.
– Так как же было с Кометой? Вы же не договорили.
Лайзеров махнул рукой.
– А так, что мофы…
– Кто?
Все засмеялись.
– Это голландцы и бельгийцы так прозвали немцев. Ничего лестного в этой кличке нет. Так вот мофы зацапали целых три узла Кометы. Пока мы их заштопали! Ну, в общем, восстановилась Комета, и опять ребята покатились, как туристы, до самых Пиренеев.
Женщина сидела в углу на табурете. Сумеречная полумгла молодила ее. Она не сводила с Мура странно неподвижных глаз.
– До Пиренеев? А там?
– Что там! Чудак! Там тоже свои ребята, испанские антифашисты. Но не думай, что там можно свободно разгуливать по улицам Мадрида и засматриваться на хорошеньких испанок. Франкисты, или, как их там именуют, фалангисты, – словом, фашистская сволочь вмиг зацапает и сунет в Миранда-даль-Эбро, а этот концлагерь почище немецких. Нет, наши ребята тихонько, шито-крыто доставят тебя в португальский порт на английскую подлодку. А то просунут в Гибралтар. Там видно будет.