Арена, Кукольный театр и Добро пожаловать в сумасшедший дом!
Шрифт:
Я заставил его сесть и спокойно рассказать все по порядку. Он пустился в объяснения. В понедельник утром, как обычно, он явился к себе в контору, чтобы оформить кое-какие финансовые дела. Он не собирался заглядывать в типографию. И вдруг в восемь часов он услыхал, что там что-то движется.
Охваченный страхом, он заглянул в дверь. Линотип (Джордж рассказывал об этом с ужасом в глазах) двигался, двигался прямо к двери в контору.
Джордж плохо представлял себе, каким способом он передвигается (позже мы обнаружили подшипники), но он двигался —
Почему-то Джордж сразу понял, чего хочет машина. И, поняв это, осознал, что его дело дрянь. Едва он оказался в поле зрения машины, как она остановилась и принялась щелкать, и на приемный столик выпало несколько свежеотлитых строк. Джордж приблизился к ней, как приговоренный всходит на эшафот, и прочел эти строки: «Я, ЭТАОИН ШРДЛУ, ТРЕБУЮ…»
На мгновение ему страшно захотелось бежать куда глаза глядят. Но мысль о том, как он скачет по главной улице города, а за ним по пятам гонится… Нет, это было невыносимо. И пусть даже ему удалось бы улизнуть — это было вполне возможно, если только машина не выработала в себе каких-то новых способностей, что тоже было вполне вероятно, — а вдруг она тогда изберет другую жертву? Или учинит что-нибудь пострашнее?
Он неохотно кивнул в знак согласия. Поставив перед линотипом стул, он принялся подкладывать на пюпитр листки оригинала и перетаскивать отлитые строки с уголка на наборную доску. И загружать в воронку отработанный металл и всякий прочий мусор. Ему больше не нужно было даже прикасаться к клавиатуре.
И вот, заявил Джордж, выполняя эти чисто механическими обязанности, он вдруг подумал, что теперь не линотип работает на него, а, наоборот, он работает на линотип. Почему машина считала необходимым заниматься набором, он не знал, да это было и не столь важно. В конце концов, для этого линотип и предназначался, и не исключено, что он это делал инстинктивно.
Или, по моему предположению (и Джордж согласился, что это вполне возможно), она жаждала знаний. Она читала и ассимилировала знания в процессе набора. Ведь привело же ее чтение книг по трудовому законодательству к непосредственным действиям.
Мы проговорили до полуночи и так ни до чего и не договорились. Да, на следующее утро он снова должен будет явиться в контору и восемь часов заниматься набором… вернее, помогать машине заниматься набором. Он и помыслить не мог, что произойдет, если он не явится. И я понимал и разделял его страх по той простой причине, что мы понятия не имели о последствиях такого шага. Лик опасности ослепляет, когда он повернут к вам так, что вы не можете различить его черт.
— Но, Джордж, — запротестовал я, — должен же быть какой-то выход! Ведь и я как-то виноват во всем этом! Если бы я не послал к тебе этого человечка…
Он положил руку мне на плечо.
— Нет, Уолтер. Вся вина на мне, потому что я был жаден. Если бы я послушался тебя две недели назад, я бы ее уже разрушил. Господи, как бы рад я был сейчас совершенно разориться, только бы…
— Джордж, — повторил я, — должен же быть какой-то выход! Нам нужно найти…
— Что?
Я вздохнул.
— Не знаю. Но я буду думать.
— Ладно, Уолтер, — сказал он. — Я сделаю все, что ты предложишь. Все. Я боюсь, боюсь даже представить себе то, чего я боюсь…
Вернувшись в свой отель, я не заснул. Во всяком случае, так было до рассвета — только тогда я задремал и проспал беспокойным сном до одиннадцати. Потом оделся и отправился в город, чтобы перехватить Джорджа за ленчем.
— Придумал что-нибудь, Уолтер? — спросил он, едва увидев меня. В голосе его не было и тени надежды.
Я покачал головой.
— Тогда сегодня к вечеру все так или иначе кончится, — сказал он. — Случилась ужасная вещь.
— Какая?
— Я пойду в типографию и спрячу под рубашкой кувалду, — объявил он. — Может быть, мне удастся справиться с ним. Если же нет… Все равно. Я слишком устал.
Я огляделся. Мы сидели вдвоем за столиком в харчевне у Шорти, и Шорти приближался к нам — принять заказ. Мир сейчас казался трезвым и разумным.
Я подождал, пока Шорти не пошел жарить наши сосиски и бифштексы, и тихонько спросил:
— Что произошло?
— Очередной манифест. Уолтер, он требует, чтобы я установил в типографии еще один линотип.
Он глядел мне прямо в глаза, и у меня по спине побежали мурашки.
— Еще один… Джордж, какую книгу ты набирал сегодня утром?
Но, разумеется, я уже и сам догадался.
Он назвал книгу, и мы надолго замолчали, пока не пришла пора встать из-за стола.
— Джордж, — сказал я, — тебе были поставлены какие-то сроки?
— Двадцать четыре часа. Конечно, за это время я все равно не смог бы раздобыть еще одну машину, разве что где-нибудь найдется подержанная, но… Короче, я не стал спорить насчет времени, потому что… Я ведь уже сказал тебе, что собираюсь сделать.
— Это же самоубийство!
— Возможно. Но…
Я взял его за руку.
— Джордж, — сказал я. — Наверняка что-нибудь можно придумать. Наверняка. Дай мне время до завтрашнего утра. Я встречусь с тобой в восемь; и если я ничего толкового не придумаю, тогда… я помогу тебе его уничтожить. Может быть, один из нас успеет добраться до его жизненно важных центров…
— Нет, тебе никак нельзя рисковать, Уолтер. Это моя вина…
— Но если погибнешь ты, проблема все равно не будет решена, — настаивал я. — Ну, по рукам? Так подождешь до завтрашнего утра?
Он согласился, и мы расстались.
Утром без четверти восемь я покинул свою берлогу и отправился к Джорджу признаться ему, что ничего дельного я не придумал.
Когда я открыл дверь и увидел Джорджа, в моей голове все еще не было ни единой толковой мысли. Он взглянул на меня, и я покачал головой.
Он спокойно кивнул, словно именно этого и ожидал, и произнес очень тихо, почти шепотом — наверно, чтобы не было слышно в типографии:
— Слушай, Уолтер! Не лезь ты в это дело. Похороны мои. Это все моя вина, и еще того человечка с шишкой, и…