Арест Арсена Люпэна
Шрифт:
— Мои драгоценности, жемчуга!.. Все, все забрали… Украли у нее не все, как мы узнали впоследствии; дело обстояло еще интереснее — взяли с выбором. Из бриллиантовой звезды, из подвески с крупными рубинами, из ожерелий и сломанных браслетов изъяли не самые большие, но наиболее изысканные, ценные камни; взяли те, которые, можно сказать, обладали наибольшей стоимостью, занимая наименьшее место. Изуродованные оправы валялись там же, на столе. Я видел их, все мы видели их, лишенных лучшего, что в них содержалось, словно цветы, у которых оторвали прекраснейшие, самые яркие и многоцветные лепестки. Чтобы справиться с такой работой в течение того часа, когда леди Джерленд пила чай, следовало среди бела дня, в многолюдном коридоре взломать дверь каюты, отыскать небольшую сумку, намеренно спрятанную на дне коробки из-под шляпки, открыть ее и выбрать то, что подошло вору. Все дружно вскрикнули. Мнение пассажиров, когда узнали о краже, было единым: это сделал Арсен Люпэн. И действительно, это была его манера, сложная, таинственная, непонятная, и все-таки-логичная, ибо, если было затруднительно сбыть громоздкий груз всех драгоценностей, насколько легче сделать это с малыми, не связанными друг с другом, с малыми, — жемчужинами, изумрудами, сапфирами! Во время обеда два места рядом с Розэном, слева и справа, остались пустыми. А вечером стало известно, что его вызывал к себе капитан. Его арест, в котором
— Документы! Свидетельства о рождении! — воскликнули не — доброжелатели Розэна. — Арсен Люпэн представит их вам в любом количестве! Что касается раны, ее у него не было вовсе… Либо он уничтожил след! Им возражали, что в тот час, когда произошла кража, Розэн — и это было доказано — прогуливался на палубе. На что следовал ответ:
— Разве человек со способностями Люпэна должен непременно быть на месте кражи, которую совершает? Наконец, независимо от прочих соображений, был пункт, по которому сходились даже мнения крайних скептиков. Кто еще, кроме Розэна, путешествовал один, был светловолос и носил фамилию, начинавшуюся на Р…? На кого могла указывать телеграмма, кроме как на Розэна? И когда Розэн, за несколько минут до завтрака, с чрезмерной смелостью направился к нашей группе, мисс Нелли и леди Джерленд встали и удалились. Воцарился настоящий страх. Час спустя рукописный циркуляр стал передаваться из рук в руки среди пароходных служащих, матросов, пассажиров всех классов: господин Луи Розэн обещал сумму в десять тысяч франков тому, кто разоблачит Арсена Люпэна, либо обнаружит того, кто завладел украденными камнями. «И если никто не придет ко мне на помощь в борьбе против этого бандита, я справлюсь с ним сам», — объявил капитану Розэн. Розэн против Арсена Люпэна или, в согласии с шуткой, которая тут же родилась, Арсен Люпэн против Арсена Люпэна! Борьба обещала стать интересной. Продолжалась она всего два дня. Розэна видели снующим туда и сюда, смешивающимся с персоналом, расспрашивающим, выискивающим. По ночам видели, как < повсюду бродит его тень. Со своей стороны, капитан проявил самую деятельную энергию. Все закоулки «Прованса» были обследованы, сверху донизу. Обыски провели во всех каютах без исключения, под тем справедливым предлогом, что искомые предметы могли быть спрятаны в любом месте, кроме каюты самого виновного.
— Рано или поздно что-нибудь все-таки найдут, не так ли? — спросила меня мисс Нелли. — Каким бы он ни был волшебником, он не может сделать невидимыми алмазы и жемчужины.
— Ну да, — отвечал я, — иначе придется исследовать подкладку наших шляп, наших курток, да и все, что мы носим на себе. И, показывая ей свой «кодак», 9Х12, которым я неустанно снимал ее в самых разных позах, добавил:
— Не думаете ли Вы, что даже в таком аппарате, не больше этого, нашлось бы место всем драгоценным камням леди Джерленд? Ты притворяешься, будто снимаешь им, и все тебе верят.
— Но я все-таки слышала, что нет на свете вора, который бы за собою не наследил.
— Есть такой: это Арсен Люпэн.
— Почему?
— Почему? Потому, что он думает не только о краже, которую совершает, но также о всех тех обстоятельствах, которые могли бы его выдать.
— Вначале Вы больше верили в его поимку.
— Но после увидел его работу.
— И посему, Ваше мнение?
— По-моему, время тратят понапрасну. И действительно, розыск не давал никаких результатов. Хуже того, вопреки всем усилиям, вскоре были похищены часы капитана. Прийдя в ярость, хозяин судна удвоил рвение и усилил наблюдение за Розэном, с которым у него состоялось несколько встреч. Но на следующий же день — очаровательная ирония! — часы были найдены среди накладных воротничков его помощника. Все это отдавало чудесами и ясно свидетельствовало об остроумных повадках Арсена Люпэна, бесспорно — взломщика, но также дилетанта. Он работал, конечно, по призванию и склонности, но также для собственного развлечения. И казался человеком, который забавляется спектаклем, устроенным им самим, и который, прячась за кулисами, хохочет во все горло над смешными ситуациями и ходами, которые сам и придумал. В своем жанре он, конечно, был артистом; и, наблюдая за Розэном, упорным и мрачным, думая о двойной роли, которую, несомненно, играла эта любопытнейшая личность, я не мог говорить о нем без восхищения. Но в предпоследнюю ночь вахтенный офицер услышал вдруг стоны, доносившиеся из самого темного угла на палубе. Он приблизился. Там лежал человек, голова которого была обернута толстым серым шарфом, а кисти рук стянуты тонким шнуром. Его освободили от пут. Подняли, оказали ему помощь. Этот человек был Розэн. Это был, действительно, господин Розэн, подвергшийся нападению во время одной из своих экспедиций, сбитый с ног и ограбленный. На визитной карточке, приколотой к его платью, можно было прочитать: «Арсен Люпэн с благодарностью принимает десять тысяч франков мсье Розэна». Отнятый же у того бумажник на самом деле содержал двадцать купюр по тысяче. Несчастного, конечно, обвинили в том, что он симулировал нападение против самого себя. Но, не говоря о том, что он никак не смог бы себя таким образом связать, установили, что почерк на карточке был совершенно иным, чем почерк Розэна, и полностью был схож — ошибка тут исключалась — с почерком Люпэна, каким его воспроизводила старая газета, найденная на пароходе. Таким образом, Розэн перестал быть Арсеном Люпэном. Розэн был отныне Розэном, сыном негоцианта из Бордо! Присутствие на судне Арсена Люпэна этой грозной акцией подтверждалось еще раз. Воцарился ужас. Никто не решался оставаться в одиночестве в каюте, тем более — забираться в слишком уединенные места. Пассажиры осторожно собирались в группы людей, хорошо знакомых друг с другом, хотя инстинктивное недоверие установилось и между самыми близкими. Ибо угроза исходила не от определенного, а значит — менее опасного лица. Арсен Люпэн теперь был… всеми. Возбужденное воображение приписывало ему волшебную, неограниченную власть. Его считали способным прибегать к любым маскировкам, надевать самые неожиданные личины, становиться по очереди респектабельным майором Раусоном или аристократичным маркизом де Раверданом, либо, поскольку на указующем инициале уже не останавливались, тем или иным всем известным лицом с женой, детьми и слугами. Последующие депеши по беспроволочному телеграфу не доставили ничего нового. По крайней мере, капитан ничего нам не сообщил. А его молчание не могло нас успокоить. Последний день показался нам нескончаемым. Все жили в тревожном ожидании несчастья. На сей раз мол произойдет не простая кража, не обычное нападение; будет совершено серьезное преступление, может быть — убийство. Никто не допускал даже мысли, что Арсен Люпэн ограничится двумя незначительными правонарушениями. Полный хозяин судна, на котором власти оказались бессильными, все было ему дозволено, он мог распоряжаться и жизнями, и имуществом. Сладостные часы для меня, сказать по правде, так как они принесли мне доверие мисс Нелли. Под впечатлением стольких событий, беспокойная по характеру, она невольно искала у меня покровительства, безопасности, которую я был счастлив ей обеспечить. Я благословлял, в сущности, Арсена Люпэна. Разве не он способствовал нашему сближению? Разве не благодаря ему я мог позволить себе самые сладостные мечты? Любовные грезы, все менее химерические, почему бы в этом не признаться? Род Андрези — благородного пуатвэнского корня, но герб наш несколько потускнел, и было вполне достойно дворянина вернуть своему имени утраченный блеск. И мои грезы, я это чувствовал, не оскорбляли Нелли. Ее сияющие глаза давали мне на них дозволение. И слышавшаяся в ее голосе нежность разрешала мне надеяться. До последних минут, когда черта американских берегов покачивалась уже перед нашими взорами, облокотившись о фальшборт, мы оставались рядом. Обыски прекратились. Все ждали. С первых классов до нижних палуб, где кишели эмигранты, все ждали завершающего мгновения, когда разрешится наконец непроницаемая загадка. Кто был Арсен Люпэн? Под чьим именем, под какой маской скрывался знаменитый Арсен Люпэн? И это мгновение настало. Проживи я сто лет — ни одна мельчайшая ее подробность не потускнеет в моей памяти.
— Как Вы бледны, мисс Нелли, — сказал я своей спутнице, которая опиралась о мою руку, совершенно обессиленная.
— А Вы! — отозвалась она. — Вы тоже так изменились!
— Но подумайте сами! Эти минуты так волнующи, и я так счастлив, что провожу их рядом с Вами, мисс Нелли; смею думать, в Ваших воспоминаниях тоже иногда… Она не слушала, тяжело дыша, словно в лихорадке. Спустили трап. Но перед тем, как мы смогли им воспользоваться, на борт поднялись таможенники, какие-то люди в формах, почтовые служащие. Мисс Нелли проговорила:
— Сейчас, может быть, выяснится, что Арсен Люпэн во время плавания сбежал; меня бы это не удивило.
— Он мог предпочесть позору смерть и броситься в Атлантический океан, чтобы не быть задержанным.
— Не смейтесь, — с раздражением сказала она. Внезапно я вздрогнул и, спрошенный ею о причине, пояснил:
— Видите невысокого пожилого человека там, в конце трапа?
— При зонтике, в зелено-оливковом сюртуке?
— Это Ганимар.
— Ганимар?
— Да, знаменитый сыщик, тот, который поклялся, что Арсен Люпэн будет арестован им лично. Ах! Теперь мне ясно, почему с этого берега океана не поступало никаких вестей. Ганимар был здесь. Он не любит, когда его делишками занимается кто-нибудь другой.
— Тогда Арсен Люпэн будет наверняка пойман?
— Кто знает? Ганимар никогда его не видел, разве что, кажется, под гримом, с измененной внешностью. Если только ему не известно его заемное имя…
— Ах! — сказала она с чуточку жестоким женским любопытством, — если бы я могла присутствовать при аресте!
— Потерпим немного. Арсен Люпэн наверняка заметил уже своего противника. Он постарается сойти среди последних, когда зрение старика будет утомлено. Исход пассажиров начался. Опираясь на зонтик, с равнодушным видом, Ганимар, казалось, не обращал внимания на толпу, теснившуюся между обоими поручнями. Я заметил, что один из судовых офицеров, стоя позади него, время от времени что-то ему сообщал. Маркиз де Равердан, майор Раусон, итальянец Ривольта прошли, за ними — многие другие… И тут я заметил подходившего к нам Розэна. Бедняга Розэн! Казалось, он не пришел в себя от своих злоключений!
— Может быть, это все-таки он? — шепнула мне мисс Нелли. — Как Вы думаете?
— По-моему, было бы весьма заманчиво запечатлеть на одном и том же фото Ганимара и Розэна. Подержите мой аппарат, на мне столько груза… Я передал ей «кодак», но слишком поздно, чтобы она могла им воспользоваться. Розэн спускался уже по трапу. Офицер наклонился к уху Ганимара, тот слегка пожал плечами, и Розэн прошел. Кто же тогда, о Господи, был Арсеном Люпэном?
— Да, — промолвила рядом она, — кто же это? Оставалось не более двадцати человек. Мисс Нелли разглядывала их по очереди с туманным недоверием; ведь он мог оказаться среди этих двадцати. Я ей сказал:
— Мы не можем более ждать. Она двинулась вперед. Я — за ней. Но мы не прошли и десяти шагов, когда Ганимар преградил нам путь.
— Что такое? — воскликнул я.
— Минуточку, сударь, Вы очень спешите?
— Я сопровождаю мадемуазель.
— Минуточку, — повторил он повелительно. Ганимар внимательно в меня всматривался. Затем, глядя прямо в глаза:
— Арсен Люпэн, не так ли? Я рассмеялся.
— Нет, только Бернар д'Андрези.
— Бернар Андрези умер три года назад в Македонии.
— Если Бернар д'Андрези умер, значит — меня нет на свете. А это не так. Вот мои документы.
— Это его бумаги. О том, как они к вам попали, я с удовольствием расскажу вам сам.
— Вы сошли с ума! Арсен Люпэн сел на пароход под именем некоего Р.!
— Еще один из ваших трюков, ложный след, по которому вы пустили их там, на судне. Ах, милый мой, вы сильны! На сей раз, однако, судьба повернулась к тебе спиной. Давай, Арсен Люпэн, играть надо честно! Еще мгновение я колебался. Резким движением он ударил меня по правому предплечью. Я вскрикнул от боли. Он попал в плохо зажившую рану, о которой и говорилось в телеграмме. Надо было смириться. Я повернулся к мисс Нелли. Она слушала, смертельно побледнев, пошатываясь. Ее взор встретился с моим и опустился на «кодак», который я ей вручил. Она сделала быстрое движение, и мне показалось, я был уверен даже, что сразу все поняла. Да, именно там, между узкими стенками из черного шагрена, в сердцевине небольшого предмета, который я предусмотрительно отдал в ее руки перед тем, как Ганимар меня арестовал, — именно там находились двадцать тысяч франков Розэна, бриллианты и жемчуга леди Джерленд. Ах! Клянусь, в ту торжественную минуту, когда Ганимар и его пособники меня окружили, все было безразлично — арест, внезапная враждебность окружающих, все на свете, кроме одного: решения, которое мисс Нелли примет насчет того, что я ей доверил. Получат ли они против меня такое решающее вещественное доказательство, — об этом я и не думал; но отдаст ли мисс Нелли его моим врагам? Предаст ли она меня? Погубит ли? Поступит ли как враг, который не прощает, или как женщина, которая помнит, презрение которой смягчается хотя бы каплею сочувствия, малой толикой невольной симпатии? Она прошла мимо меня, Я поклонился ей низко, без слов. Смешавшись с толпой пассажиров, она прошла к трапу, держа мой «кодак». Я тогда подумал: она не решилась сделать это у всех на виду. Через час, через несколько минут, может быть она его отдаст. Но, дойдя до середины трапа, притворно неловким движением, она уронила аппарат в воду, между стенкой причала и бортом судна. И я увидел, как она уходит. Ее изящный силуэт пропал в толпе, снова появился и исчез. Все было кончено, кончено навсегда. На мгновение я застыл, опечаленный и в то же время — растроганный. Затем, к великому удивлению Ганимара, вздохнул: