Арест И Обыск Розы Люксембург

Рыбаченко Олег Павлович

empty-line/>

Роза Люксембург рыкнула:

– Вы сука! Так себя вести!

Женщина-офицер в ответ удалила молодую революционерку по лицу и отметила:

– Знай свое место бунтарка! А-то отправлю в ледяной карцер - голую!

После чего продолжила бесстыдно шарить по телу заключенной.

Ее сильные пальцы

надавили на пупок, от чего Роза Люксембург вскрикнула от боли. Потом пощупали очень грубо и болезненно под мышками женщины-революционерки.

Но самое грубое и унизительное было впереди. Надзирательница приказала:

– Расставь по шире ноги!

Роза нехотя повиновалась. И женщина-надзирательница грубо сунула, свою крупную лапу во влагалище. Большие пальцы в перчатках, скользкие от слюны, что была во рту розу очень глубо вошли в лоно женщины. Стенки влагалища сильно раздвинулись, и стало невероятно больно.

Роза завопила и задергалась, стараясь вырваться. Но мощные надзирательницы, имеющие немалый опыт обыска держали ее крепко. Пальцы тюремщицы достали до самой матки, и продолжали ковыряться. Это было и больно и чрезвычайно унизительно.

А мужеподобная надзирательница-горилла продолжала крутить. Наконец после очередного поворота громадной лапы, женщина-революционерка смертельно побледнела, и охнув, отключилась. Ее голова со светлыми волосами упала бок.

Стоящая справа тюремщица отметила:

– Она в шоке!

Крупная надзирательница очень умело похлопала по щекам Розу, помассировала ей шею, грубо ущипнув. Женщина пришла в себя. В ее глазах были слезы от боли и унижения. Она ожидала от тюрьмы всего чего угодно, но не думала, что ее встретят вот так, грубо, словно она не человек, а меньше, чем животное.

Старшая надзирательница ласково сказала:

– Ну не бойся! Сейчас наклонись, тетя пощупает тебе попку и самое страшное будет уже позади!

Роза дрожащим голосом, роняя слезу на пол произнесла:

– Может, не надо!

Надзирательница-горилла рыкнула:

– Нет! Вот именно надо! Давайте наклоните ее!

Мощные тюремщицы грубо вывернули руки Розе, заставив ее хрипеть от боли и наклонили. Девушка оказалась в позе рака. И ее обнаженное тело, блестело от пота, словно смазанное маслом.

А надзирательница-горилла без церемоний сунула ей два своих крупных, длинных пальца в задний проход. И очень глубоко, до самой толстой кишки просунула. Роза завопила от боли и стыда. Ее держали очень сильные женщины-тюремщицы крепко и не давали вырваться. А мощная рука надзирательницы копошилась в заднице красивой и соблазнительной революционерки.

Роза стонала, и ее обнаженная грудь то вздымалась, то опадала. И по измученному, бледному лицу текли слезы. Обыск напоминал пытку и моральную и физическую.

Она чувствовала, кто старшая надзирательница хочет ее по максимуму унизить, и поэтому не торопится.

Роза пропела посиневшими зубами, стряхивая со щек слезы боли и унижения:

Ждет победа, ждет победа,

Тех, кто жаждет оковы разбить!

Ждет победа, ждет победа,

Мы сумеем Вильгельма сломить!

Надзирательница-горилла рассмеялась и ответила:

– А ты смелая девочка!

И еще раз крутанула, причинив сильную боль в очке, и наконец, достала свою лапу в перчатке, которая покрылась кровь.

Она это громила поморщилась и бросила испорченную перчатку в урну, воскликнув:

– Проверьте ей ноги, все обыск закончен!

Щупанье босых подошв и осмотр между пальцами - это вовсе не так унизительно, как было раньше, когда лезла лапа-ковш во влагалище и анус. Так что пережить подобное уже можно и без слез.

Розу кончили обыскивать, и вот так нагую, и босую повели в соседнюю комнату.

Там ее стали фотографировать. Дали таблицу с номерком и поставили к белой стене. Щелкнули в профиль, в анфас, полубоком и сзади. Потом сняли в полный рост обнаженную, тоже спереди, сзади, сбоку, и полу боком. И фотограф был мужчина, что делало это все еще более унизительным.

Потом Розу поставили на весы. Взвесили, измерили и рост, а затем постав к стене и размах ее рук. Далее зафиксировал длину ступни, и размер обуви. Это не больно, но очень унизительно. Тем более в помещении были не только женщины, но и мужчины.

Вот мужчина и две женщины в белых халатах поставили Розу на свет и стали ее внимательно осматривая, записывать в журнал все родинки, шрамы, ожоги и особые приметы.

Роза стала алой от стыда и гнева. Как ее унижают, и разве можно так обходиться с молодой женщиной, ставшей уже настоящей легендой. Впрочем, может быть, поэтому с ней так и обходятся, чтобы уничижить вождя немецких левых.

Время шло медленно, и Роза стала напевать: