Арест
Шрифт:
– "В следующем году в Иерусалиме", - прошептала Рахиль.
– "В следующем году в Иерусалиме".
– Им нужен повод, - заключил Абрахам.
–
Внизу что-то упало и покатилось. Госпожа Оппенгейм вздрогнула.
– Не будем больше об этом... Хотя бы сегодня, Абрахам, не будем, нервно сказала она, и тут же продолжила: - Я была у Руфи. И слышала... страшные вещи. О "специальных поселениях". Где евреев заставляют соблюдать все шестьсот тринадцать мицвэс. Насильственно заставляют. И про господина Гринберга. Ты знаешь, что с ним сделали?
– Я запретил тебе ходить к Руфи!
– взвился Абрахам, но сник под тяжёлым взглядом жены.
– Я ходила к Руфи, - продолжала Рахиль, не отводя глаз, - и она показал мне... письмо. Это был грязный клочок бумаги. Но это был почерк Эриха, слышишь! Это был почерк Эриха Гринберга!
– Эрих Гринберг был коммунистом, предателем еврейского народа, Абрахаму казалось, что он слышит свои слова как бы со стороны. Он провёл рукой по лицу, но ощущение не исчезло.
– Ты же знаешь, он не скрывал своих убеждений, и...
На первом этаже раздался шум, звон разбитого стекла. Марта ойкнула. Потом шум повторился.
Господин Оппенгейм оттолкнул окаменевшую от страха жену и бросился в кабинет.
Он как раз пытался засунуть в камин тетрадку в сафьяновом переплёте, когда дверь распахнулась, и вошли люди в чёрно-жёлтой форме.
* И'хуй (ивр.) - "сращивание", "соединение".