Арестант
Шрифт:
Блинов с барыгой уже поработал, и тот легко и быстро написал бумагу, из которой следовало, что Батонов известен ему как торговец наркотиками. Чего хачику — трудно, что ли? Он написал — и пошел домой. А Батон после этого направился в камеру — дозревать.
— Ну что, журналист, ты и теперь хочешь жаловаться прокурору с мэром? — спросил Чайковский Батонова после того, как ментовский следак прочитал Вове заключение экспертизы и показания барыги.
— Это… это бред какой-то, — сказал Батонов.
— Может быть, и бред. Может быть… Но настоящий бред у тебя впереди. Камера,
— Это почему?
— По кочану. Во-первых, статья у тебя для блатного мира несолидная. Не любят там барыг… А во-вторых, ты слабак. Дешевка ты, Батонов. И нагнут тебя мгновенно. Прямо в Крестах и нагнут.
— Как — нагнут?
— Раком, Вова, раком.
Блинов весело засмеялся. Потом сказал:
— А у тебя и губенки пухлые. Так что и ртом будешь работать за милую душу, Алиса. В две дырки тебя будут пользовать…
Батонова дожимали еще несколько минут. Если читатель считает, что ментам нравилось издеваться над бедной жертвой, то авторы категорически заявляют: это не так. ЭТО ТАКАЯ РАБОТА. Да, она жестока. Да, она не знает жалости. Но делать ее в белых перчатках нельзя. Просто не получится… А вор? Вор должен сидеть в тюрьме.
Побудь хоть день вы в милицейской шкуре,Вам жизнь покажется наоборот.Давайте выпьем за тех, кто в МУРе!…За тех, кто в МУРе, никто не пьет…У оперов взгляд наметанный, человека они привыкли определять сразу, навскидку… Вова Батонов оказался даже слабее, чем они себе представляли. После получасовой беседы по душам журналист был готов. Через два дня он станет неформальным агентом Чайковского по прозвищу Алиса. Все тот же приказ МВД N 008 запрещает вербовку лиц, находящихся под следствием. Но работать с агентом накоротке, то есть не оформляя эти отношения документально, никто запретить не может. Но это потом… А пока бледный, все время облизывающий сухие губы Батон сидел в углу камеры и слушал страшные голоса ментов. Он был на грани истерики, мучительно искал выход из положения и не находил его. Он не знал, что через несколько минут ему предложат этот выход. Ему поднесут такую возможность на блюдечке с голубой каемочкой.
— Это еще не все, Вова, — говорил Чайковский. — Мы сейчас можем поехать к твоему корешу, господину Савостьянову. А? Тебя ведь там ждут с этими самыми коробочками. Проведем обыск. Что-нибудь обязательно найдем.
— Ничего… там… нет, — сказал Батонов.
— Ну, это как искать… Дури, может, и нет. А вот окурочки от беломора почти наверняка в пепельнице, или в мусорном ведре, или где-нибудь за мольбертом великого мастера завалялись. Что они, кроме табака фабрики имени Моисея Урицкого, содержат — экспертиза покажет. Батонов молчал, кусал губы.
— Может, еще чего найдем. И обязательно побеседуем с твоими друзьями: с Жанной, с Геной, с самим Савоськой.
Батонов явно созревал. То, как
— Ты-то свою шоблу знаешь не хуже меня, — продолжал Чайковский. — Они, себя выгораживая, начнут тебя топить со страшной силой. Потом — очные ставки, брат Вова. И — все… Биться за тебя никто не станет.
Это точно, думал Батонов, никто не станет… Наоборот — начнут топить. Спасая свою шкуру, свою пустую жизнь и маленькую карьерку… Все эти Жанки, Светки, Генки — дерьмо полное. Прав этот майор.
— Господи, ну я-то при чем? — почти застонал Батонов. — Это все Савоськина компания! Богема эта сраная! Они там все наркоманы… Меня Савося, Сальвадор Дали недоделанный, втравил. Ну… ну поверьте мне!
— Да мы тебе, Володя, поверили бы, — негромко ответил Чайковский.
В глазах Батона что-то блеснуло, он посмотрел на майора. Но тут же грубый голос Блинова произнес:
— Ты чего, Федорыч? Да этого козла… Он же, сучонок, с чего вообще начал? Траву ему подбросили, орал. Ментяра мерзкий, орал… Дай-ка я с ним по-своему поработаю.
Сашка сжал огромный кулак, и Батонов, как черепаха, втянул голову в плечи. Он еще не забыл удар в солнечное сплетение.
— Погоди, Саша, — сказал Чайковский. — Парень-то он вроде нормальный. Просто растерялся в тот момент. Так, Володя?
Батонов закивал головой: конечно, мол, растерялся.
— Простите, — сказал он, — я действительно… я растерялся.
Вову разводили по старой-старой схеме: хороший мент — плохой мент. Или по-другому: добрый — злой. Разводили очень топорно, нисколько не пытаясь это маскировать. Вообще-то даже умные и не слишком слабые люди, впервые попав в такую ситуацию, легко попадаются на эту нехитрую уловку. Даже догадываясь, что его разводят, во враждебной, незнакомой среде, человек все равно тянется к доброму следователю.
Психология!
Строить допрос по схеме добрый-злой можно гораздо тоньше, изощреннее, коварнее. Оба оперативника это умели, но с Батоном церемониться не стали — случай-то совсем простой. Чего зря копья ломать? Блинов бросил еще несколько грубых, устрашающих реплик. Чайковский — наоборот — говорил в том смысле, что Батонов — толковый, талантливый журналист и ломать ему жизнь совсем не хочется.
— Ладно, — сказал Сашка. — Ты начальник, тебе видней…
Он вышел, грохнув дверью.
— Контуженый он, — сказал майор, закуривая и протягивая Батонову сигареты. — В Приднестровье под артобстрел попал. Так-то он парень нормальный… но когда заведется, может человека до полусмерти забить. Поэтому мы ему только таких отдаем в обработку, кто уж совсем отмороженный и на контакт не идет. А что делать?
Уже через пять минут Вова Батонов рассказывал Чайковскому о своих знакомых, употребляющих наркоту. Майор делал пометки в блокноте, кое-что уточнял, переспрашивал. Все названные Вовой фамилии были ему нужны, в сущности, только для одного — создать тот массив, в который он включит Обнорского-Серегина.