Арфист на ветру
Шрифт:
– Если ты видишь... Если ты видишь в них что-то достойное, – прошептал он, – то, во имя Хела, кто они?
Она молчала, вцепившись в него, лицо ее вновь засветилось огненными слезами.
– Я этого не говорила.
– Говорила.
– Нет. В их мощи нет ничего достойного.
– Есть. Ты сама это чувствуешь. И как раз поэтому желаешь этой мощи.
– Моргон...
– Либо ты меняешь облик в моем уме, либо они. Я знаю, кто ты.
Рэдерле медленно выпустила Моргона из объятий. Он ломал голову над вопросом – какие же слова нужно сказать, чтобы вызвать ее доверие. И мало-помалу понял, какие ему нужно привести доводы для
Он вывел из незримости арфу у себя за спиной. Она упала в его руки, словно воспоминание. Под пристальным взглядом Рэдерле он сел на краю огненного круга, не двигаясь и не разговаривая. Звезды на лицевой поверхности арфы – загадочные, непостижимые – встретились с его глазами. Он повернул арфу и начал играть. Первое время он почти ни о чем не думал – ни о чем, кроме той стройной тени на краю светового круга, которую влекла его музыка. Пальцы Моргона вспоминали ритмы и созвучия, неуверенно извлекая из инструмента обрывки песен из года безмолвия. Древний, безупречный голос арфы, откликавшийся его силе, снова тронул его, вновь заворожил. Рэдерле, поглощенная музыкой, придвигалась к нему все ближе и ближе, пока – шаг за шагом – не оказалась совсем рядом с ним. Костер пылал за ее спиной, и Моргону не удавалось разглядеть выражение ее лица.
Арфист отозвался ему из теней, несущихся в памяти, и чем больше играл Моргон, чтобы заглушить то воспоминание, тем настойчивее оно преследовало его: далекая, искусная, восхитительная игра, слышавшаяся сквозь глухую черноту ночи, сквозь запах воды, бегущей в никуда, чтобы пропасть бесследно на тысячи лет. Огонь за спиной Рэдерле сник, стал точечкой света, которая все удалялась и удалялась, пока чернота, словно холодная незнакомая рука, не опустилась ему на глаза. Его заставил вздрогнуть голос, эхом отразившийся от камней, скатившийся с нескольких крутых ступеней и неожиданно угасший. Лица он так и не увидел, протянул во тьме руку, но коснулся лишь камня. Голос всегда раздавался неожиданно, как бы чутко он ни прислушивался. Он снова напряг слух и застыл в ожидании. Голос сопровождался натиском чужого разума, болью, бессчетными вопросами, отвечать на которые он отказывался из ярости и отчаяния, пока внезапно сама ярость не обратилась в ужас, когда он чувствовал, что хрупкое и сложное чутье землезакона начало в нем умирать.
Он услышал собственный голос, отвечавший, взлетавший ввысь и неспособный более отвечать... Он услышал арфу.
Руки его замерли, и он до боли прижался лицом к корпусу арфы. Рэдерле сидела рядом с ним, обняв его за плечи. Обрывки музыки все еще плескались в его сознании, и он неуклюже попробовал отстраниться. Музыка не смолкла. Рэдерле повернула голову, и он понял – да так, что кровь запульсировала во всем теле, – что она тоже слышит арфу.
Затем он распознал все ту же запинающуюся руку. Он встал, заледенев от холодного ужаса, с белым лицом, и выхватил из костра горящий сук. Рэдерле произнесла его имя, но он не смог ответить. Она пыталась идти за ним, прихрамывая, спотыкаясь среди папоротников, но он не стал ждать ее. Он шел на звук сквозь лес, затем – по дороге, шел, всполошив мимоходом торговца, уснувшего под своей телегой, шел через кусты и колючие побеги куманики, а арфа меж тем звучала все громче, и казалось, теперь звук ее доносился до Моргона со всех сторон.
Факел выхватил наконец из мрака чью-то фигуру – фигуру человека, сидящего под деревом и склонившегося
У Моргона перехватило дыхание. Ни звука не было слышно нигде в глубине ночи за пределами отсветов факела. Арфист, взглядом ответив на взгляд Моргона, продолжал играть, мягко и неловко, руки его были искривлены, точно дубовые корни, невообразимо искалечены и почти бесполезны.
– Дет, – едва слышно прошептал Моргон.
Руки арфиста замерли. Лицо его было таким измученным и осунувшимся, что в нем осталось очень мало знакомого, очень мало от того, прежнего Дета, разве что выражение глаз. При нем не было ни лошади, ни тюка, ни каких-нибудь иных пожитков, которые Моргон разглядел бы рядом с темной арфой, вся красота которой заключалась в тонких, изящных очертаниях. Изуродованные руки на миг остановились на струнах, затем соскользнули, чтобы опустить инструмент наземь.
– Моргон, – голос арфиста был глухим от усталости и удивления, – я не хотел беспокоить тебя.
Моргон стоял как вкопанный, даже пламя его факела застыло, поднимаясь вверх в полном безветрии. Гибельная, безупречная музыка арфы, которая всегда струилась в каком-то темном месте за его мыслями, смешалась вдруг с неуверенным звучанием инструмента, тревожащим его последние ночи. Моргон парил на границе света своего факела, желая то ли яростно заорать, то ли, не говоря ни слова, повернуться и уйти. Однако еще больше он желал сделать шаг вперед и задать вопрос. И наконец он шагнул бесшумно и почти не осознавая, что движется.
– Что случилось с тобой?
Голос его был каким-то чужим, незнакомым, с нехарактерными для Моргона интонациями беспокойства. Арфист взглянул на свои руки, безвольно висящие по бокам.
– У меня вышел спор, – ответил он. – Спор с Гистеслухломом.
– Ты никогда не проигрывал в спорах. – Моргон сделал еще шаг к арфисту, по-прежнему напряженный и по-звериному бесшумный.
– Я и в этом не проиграл. Если бы я проиграл, в Обитаемом Мире стало бы на одного арфиста меньше.
– Смерти нелегко тебя взять.
– Нет.
Он следил, как Моргон делает третий шаг, Моргон заметил это и замер. Арфист посмотрел ему в глаза – ясным взглядом, признавая все и ничего не прося. Моргон перехватил свой факел – тот догорел уже почти до самой руки. Моргон уронил его, и тут же под ним вспыхнули сухие листья. Свет теперь падал иначе, и лицо Дета оказалось в тени. Моргон видел его так же, как позади других костров в прежние дни. Он молчал, снова паря мыслью в молчании арфиста, которое повлекло его вперед, точно по мосту, узкому, словно лезвие, переброшенному через бездну его смятения и гнева. Наконец он присел на корточки возле огня и очертил его кругом, силой разума не позволяя ему слишком разгореться в теплой ночи.
– Куда ты идешь? – спросил он немного погодя.
– Назад, туда, где родился. В Лунголд. Больше мне некуда идти.
– Пешком?
Арфист небрежно передернул плечами, руки его вздрогнули.
– Я не могу ехать верхом.
– Что же ты будешь делать в Лунголде? Ты не можешь играть...
– Не знаю. Может быть, просить подаяние.
Моргон молча смотрел на него. Пошарив пальцами, он нашел шапочку желудя и щелчком послал ее в огонь.
– Ты служил Гистеслухлому шесть сотен лет. Ты выдал ему меня. Разве он настолько неблагодарен?