Аргентинец

лето 1917 года

В порту Буэнос-Айреса Клима Рогова провожали всей редакцией.

— С ума сошел — ехать в Россию! — ахала корректорша Росита Эскалада, чернобровая сеньора с нежным сердцем. — Там война и беспорядки — избави нас Святая Дева от таких напастей!

Клим уверял ее, что ничего страшного с ним не случится: февральская революция в Петрограде была бескровной, царь добровольно отрекся от престола, и теперь в России установилась власть либерального Временного правительства. А что до войны — так она идет вдоль западных границ, за сотни верст от Нижнего Новгорода, куда он направляется.

— Не забывай, у тебя всего три месяца отпуска, — повторял главный редактор. Клим был любимцем читающей публики и его сатирические заметки приносили газете La Prensa [1] немалые деньги.

— Будет ужасно обидно, если немцы потопят твой пароход, — подначивали Клима собратья-журналисты.

Он в сотый раз повторял, что немецкие подводные лодки патрулируют Атлантику, а он едет в обход, через Тихий океан.

Напутствия, объятия, клятвы отправлять телеграммы из каждого порта… Сеньора Эскалада утирала глаза и обещала молиться за Клима перед сном.

До Владивостока он добрался без приключений и там сел на поезд.

Клим не был в России десять лет. Волновался, приглядывался, морщился: «О, черт… черт…», когда видел загаженные полустанки и неграмотных солдаток, приходивших узнать о положении на германском фронте.

Тревога пополам с нежностью: страна завралась, запуталась. На каждом углу митинг, на каждом заборе — плакаты, где ярче всего — слово «долой». И тут же восхитительный запах сосновых лесов; вокзальные часы, играющие «Коль славен наш Господь в Сионе»; девочка, принесшая туесок крыжовника: «Купите, дяденька!»

Путешествие затягивалось. Забастовки железнодорожников — бессмысленные и грабительские — вконец истерзали транспорт. В Самаре поезд в очередной раз встал — путейцы требовали отставки какого-то министра.

Потеряв последнее терпение, Клим ринулся к начальнику станции:

— У меня уже половина отпуска ушла на дорогу. Хоть какие-то поезда ходят?

Тот только руками развел:

— Ничего не ходит, сидите и ждите. Или пересаживайтесь на пароход.

Клим нанял лихача и понесся к пристаням. Кассы были заколочены, у крыльца слонялись дезертиры в рваных шинелях. После революции солдаты полками снимались с фронта, переделывали винтовки в обрезы и отправлялись по домам. Воевать за царя и Отечество уже никто не хотел.

— Гранаты, револьверы надо? — подмигнул Климу веселый солдат с подкрученными усиками.

— Да это иностранец! — отозвался кто-то. — Вон у него все чемоданы в заграничных марках. Нужны ему твои гранаты…

Клима все принимали за иностранца: светлый костюм, лицо по-актерски бритое, по-южному загорелое, нерусская стрижка с длинной челкой.

— Мне билет до Нижнего требуется, — произнес он.

— Ба, да он по-нашему говорит! — изумились солдаты. — Откуда ты, мил человек?

— Из Аргентины.

Они никогда не слышали о такой стране. Клим объяснил, что она находится в Южной Америке; когда в России лето, там зима; жители — эмигранты из разных стран, но все говорят на испанском языке.

— А народ у вас богатый?

— Приезжим поначалу несладко, но выбиться в люди можно.

Над рекой раздался пароходный гудок.

— Беги, а то «Суворов» тебя ждать не будет, — сказал веселый солдат. — Может, тебе свидетельство о ранении надо? Купи, а то жрать охота, мочи нет.

Пообещав рубль на чай, Клим велел дезертирам тащить багаж на пристань.

Трехпалубный красавец «Суворов» уже стоял под парами. У сходней милиционеры с красными нарукавными повязками сдерживали толпу баб:

— Не велено пускать на пароход!

Те ругались:

— Чего народ зря томите? У нас билеты куплены…

— Мешочника одного ловим. Он, сукин сын, спекулировал на базаре.

Бабы сразу притихли — каждую можно было арестовать за то же самое. У одной наверняка мука в коробе припрятана, у другой — сахар.

Начальник милицейского отряда спорил с небритым капитаном. Он ему слово, а тот — в рупор — десять:

— Пропадите вы пропадом со своим обыском! — И крыл матюками новую власть.

Клим покосился на милиционеров — сопляки, мальчишки, записавшиеся в «силы правопорядка», чтобы не идти на фронт.

— Эй, слышь, аргентинец, может, тебе штык сгодится? — не сдавался веселый солдат. — У нас много всего ненужного.

Клим усмехнулся:

— Нет ли у вас ненужного начальника, чтобы разогнать этих орлов? А то ведь они не уймутся, пока взятку с капитана не получат.

— Да мы их сейчас гранатой на испуг возьмем!

За три рубля была проведена блестящая операция: при виде фронтовиков милицейских юношей как ветром сдуло.

— Мерси и добро пожаловать в революционную Россию! — сказал веселый солдат, получая гонорар.

Бабы-спекулянтки ринулись к сходням.

Шумя гребными колесами, «Суворов» медленно разворачивался. В каюте было душно, пахло мылом и нагревшейся на солнце клеенкой. Солнечные блики дрожали на стене.

За десять лет ничего не изменилось на волжских пароходах: диван, койка, застланная красным шерстяным одеялом, привинченный к полу столик, на стене лампа под матовым колпаком.

Клим повесил пиджак на спинку стула. Слава богу, поехали. Люди с ума сошли: каждый страдает от тыловой неразберихи, и каждый вносит в нее свою лепту — кто бастует, кто грабит, кто взятки вымогает.

Мальчик, приставленный к пассажирам первого класса, принес чай. Все как раньше — серебряный поднос, подстаканник с гнутой ручкой, долька лимона на блюдце… Только не было больших золотистых сухарей с миндалем: Временное правительство объявило хлебную монополию, и все мучные изделия тут же пропали.