Аргентинец
Шрифт:
Ужинали на террасе. Клим рассказывал о Буэнос-Айресе: о роскошных дворцах в тени пальм и кипарисов, о портовых трущобах, где дома строят из ржавых обломков кораблей и самодельного кирпича; о стихийных парадах — загрохочет барабан, кто-то подхватит ритм — хоть на кастрюле, хоть щелчками пальцев, — и вот уже вся узкая улица пританцовывает, стучит каблуками по выпуклым булыжникам мостовой…
— Хм… занятно… — говорил Саблин, раскуривая папиросу.
Любочка, никогда не бывавшая за границей, слушала, подперев щеку ладонью.
— Хорошо в Аргентине?
Клим смотрел на звездное небо, на поблескивающие кресты над Вознесенской церковью.
— Везде хорошо.
— Как же — «хорошо»! — проворчала Мариша, подавая самовар. — Сам говорил, у вас там морские львы водятся — вот страсть-то! Слава богу, домой приехал, хоть отдохнешь душой.
Потом доктор отправился писать научную статью, а Клим под граммофон учил Любочку танцевать танго:
— В Буэнос-Айресе живут эмигранты со всего света, и единственный язык, понятный для всех, — это музыка. Мелодии разных стран перемешались и получилось танго — грустная повесть о невозможном счастье.
Климу нравилось думать, что танго передается как бенгальский огонь. Нравилось зажигать им, давать почувствовать…
Он выпустил Любочку из объятий, поклонился:
— !Gracias, se~nora! [4]
Она села в кресло и долго не поднимала глаз, думая о своем.
— Ты ведь останешься у нас?
Клим покачал головой. Нижний Новгород находился далеко от линии фронта, но война чувствовалась и тут. Мариша рассказала, что несколько дней назад женщины, узнав о повышении цен, разгромили кооперативную лавку на Варварке: вся мостовая была засыпана мукой.
4
Спасибо, сеньора (исп.).
Саблин вновь появился в дверях:
— Пойдемте, я отдам вам бумаги о наследстве: мне так будет спокойнее.
Клим расписался в получении шести тяжелых папок со скоросшивателями.
— Я год буду разбираться в этом завале, — сказал он, перекладывая их в сейф.
Любочка подмигнула ему:
— Зато ты теперь богатый человек.
Странно укладываться спать в собственной детской. В шкапу пропахшая нафталином гимназическая форма; на столе чернильница с откидной крышкой; в выдвижном ящике старые рисунки и огрызки карандашей.
Надо же, отец все сохранил — кто бы мог подумать?..
Глава 3
1
Когда-то Любочке льстило, что она вышла замуж за блестящего хирурга, но два года брака не принесли ей ничего, кроме разочарования, противного, как касторка.
Саблин был до крайности неэмоциональным человеком. Любочка знала, что он обожает ее, но он не умел говорить комплименты, никогда не обнимал ее и признался в чувствах всего один раз — когда позвал замуж. Страсть Саблина выражалась в том, что он спрашивал, как дела, и давал деньги на хозяйство.
Объяснять что-либо было бесполезно. Каждый раз, когда Любочка говорила, что она медленно погибает от нехватки нежности и тепла, Саблин приступал к работе над ошибками: выгуливал жену по Волжскому откосу, потом вез домой и старательно целовал в спальне. Этот нелепый фарс был еще более оскорбителен, чем его обыкновенная холодность.
Саблин видел, что у него ничего не выходит, страдал, уходил к себе в кабинет, а потом, сияющий, появлялся с толстым медицинским справочником, где были описаны симптомы меланхолии и рекомендованы надежные средства.
У него было полностью атрофировано чувство восторга перед женщиной, как у дальтоников атрофировано чувство цвета. Саблин был надежный и предсказуемый словно швейцарский будильник, и наивысшей добродетелью считал умеренность во всем, в том числе и в любви.
Иногда Любочка думала: может, это «осложнение» от профессии? Может, грех требовать чего-то от доктора, который каждый день видит раздетых женщин? Когда она спросила его напрямик, Саблин покраснел и долго не мог придумать, как вернее объяснить свои чувства:
— Когда пациентка ложится на операционный стол, нельзя быть мужчиной. Дамы по природе своей стараются выглядеть в наших глазах красивыми, а тут самый жалкий вид, нагота, болезнь… Понимаешь?
2
В детстве Любочка ждала приезда Клима в Москву, как ждут подарка на именины. Взрослые вовсю пользовались ее страстью.
— Прочитай рассказ от сих до сих, — говорила гувернантка мадемуазель Эмма, тыкая холеным пальчиком в книжку из Biblioth`eque Rose [5] . — А то, боюсь, на каникулах тебе придется заняться чтением, а не ходить по театрам с кузеном.
5
Biblioth`eque Rose — серия нравоучительных книг для детей, издаваемая во Франции во второй половине XIX века.
Свободный, быстрый, умный, Клим был для Любочки причиной и самой бурной радости, и самых горьких слез.
— Мальчиком быть лучше, потому что есть вещи, которые девчонкам недоступны, — дразнил он Любочку.
Она не верила:
— Например?
— Вам нельзя ездить на втором этаже конки, потому что у вас юбка, а с юбкой на империал не пускают. Вам и в алтарь нельзя.
— Почему?
— Не положено. Кошке в церковь входить можно, а собаке нельзя. Женщинам нельзя в алтарь.
Любочка умолкала: аргументы были убийственными. Клим во всем превосходил ее: он не терялся, когда его отчитывали взрослые, и мог надерзить в ответ; он собирался воевать с англичанами за свободу буров [6] , — и Любочка знала: протянись война подольше, он бы действительно отправился в Африку.
6
Англо-бурская война (1899–1902) — военный конфликт между Великобританией и южноафриканскими республиками.
В последний раз Клим явился к ней в гости в визитке и полосатых серых брюках, с белым платком в нагрудном кармашке, с волосами, расчесанными на косой пробор. Это был уже не мальчик, а широкоплечий юноша… Любочка только-только вернулась из гимназии и еще не успела переменить платье. На ее правой ладони синело огромное чернильное пятно, поэтому она протянула Климу левую руку, за что ее потом долго ругала мадемуазель Эмма:
— Ну что это за манеры? Что Клим подумает о вас?
Вечером пришли подруги, и вся молодежь собралась в музыкальной комнате. Любочка исполнила свою любимую «Лунную сонату», потом Клим играл Листа. Девчонки восторженно аплодировали.