Аргентовские
Шрифт:
— Ишшо кукушка не куковала… Кубыть, часу нету…
Лавр выбежал из будки, вскочил на коня.
— Помазкина ко мне! — передал по колонне комиссар. Через минуту из темноты вынырнул конник.
— Слушаю, товарищ комиссар!
— Возьмите с собой двух-трех человек, езжайте в Мало-Чаусово. Обойдите дворы, выясните: не проезжал ли обоз к мосту. Отряд догоните у Белого Яра.
Аргентовский стал привыкать к седлу. Оно уже не казалось таким жестким, и спина не ныла, как раньше… Две недели не слезал с коня — мотался по уезду, проверяя работу волостных отделений
— Что станем делать? — озадаченно спросил его секретарь Солодников.
— Разбираться, — в тон ему отвечал Лавр. — Если не прав, наказывайте.
…По субботам Аргентовские топили баню, которую арендовали у соседей. Василий Алексеевич надевал старую шапку и рукавицы, брал с собой жбан квасу, плескал на каменку, отчего пар делался вязким, душистым, и яростно хлестался веником.
— Во дает! — восхищался Костя.
— Молокососы!.. — кряхтел на полку отец. — Пару испугались… А еще милиционеры…
Лавр хлопал Костю по голой спине, смеялся:
— Вот он как нас поносит… Батю, конечно, не одолею, а с тобой потягаюсь… Замачивай второй веник.
Костя принимал вызов. И, как только отец, кряхтя и постанывая, выбегал в предбанник, братья забирались на полок, мутузили себя до тех пор, пока кто-нибудь не сдавался.
Из бани возвращались разомлевшие, еле передвигая ноги. Весь вечер Анна Ефимовна отцеживала квас. После ужина в горнице по полу Лавр с Костей раскатывали кошму и блаженно засыпали.
В этот вечер в окно громко забарабанили: пришел вестовой из управления милиции. Братьев растормошил Василий Алексеевич.
…В темноте невнятно бормотали ручьи. Лавр поежился, плотнее замотал шарф: тает, а все равно холодно.
В стороне от дороги тявкнула собака, пахнуло дымком. «Белый Яр, — определил Аргентовский. — Надо разведку послать». Не успел распорядиться, как зацокали копыта и на взмыленных конях подскакали разведчики Помазкина.
— Товарищ комиссар, бандитский обоз через Глинский мост направился в сторону Падеринки, — доложил командир группы.
— Подробнее, — попросил Аргентовский.
— Старик сказывал: вышел ко двору, корова у него телиться должна, слышит — брички тарахтят. Глянул из подворотни — около десятка подвод и верховые при них. Конных немного.
— Сколько?
— Человек пятнадцать, может, чуток поболе.
«Значит, двигаются тем же курсом, только другим берегом, — прикинул Лавр. — Да, Климов как в воду глядел. Васька Шпон в самом деле «квартиру» сменил. В кремлевские леса подался. Что же делать? Вернуться к Глинскому мосту?.. Время упустишь… Как переправиться на другой берег?»
Не громко, но так, чтобы все слышали, комиссар спросил:
— В отряде рыбаки есть?
— Есть, — отозвалось несколько голосов.
К Лавру протиснулся здоровенный детина. Лица его Аргентовский не разглядел, но по островерхой папахе узнал новичка — Сизикова. «Молодой, а бородища окладистая,
Детина откашлялся в кулак, сказал простуженным басом:
— До германской, товарищ комиссар, я с отчимом весь Тобол излазил, почитай, до самой Белозерской. Ночь-заполночь каждую заводь, маломальскую тропку найду.
— Скажи: лед еще крепкий? Если лошадей переправлять, выдержит?
— Поглядеть, стало быть, надо, — детина потеребил бороду. — Попробую с шестом пройти, тогда ответствую.
— По коням! — скомандовал комиссар.
Будоража деревенских собак, отряд стремительно промчался по улице. На крутом берегу спешились. Аргентовский сошел вниз и остановился перед промоиной. За спиной послышался густой бас бородатого милиционера:
— Бочажина неширокая, товарищ комиссар. Сажени две, не боле. Пару жердей и — там.
— А лошадей как?
— Что-нибудь соорудим. Деревня-то, поди, лесная…
Разобрали загородку ближайшего к реке стожка, бросили жерди через промоину, и несколько человек осторожно двинулись по льду к противоположному берегу.
— Лед выдержит! — раздалось оттуда несколько голосов.
— Помазкин! — крикнул снизу Аргентовский. — Обойдите ближайшие подворья, найдите досок.
Вскоре переход для лошадей был готов. Аргентовский сам проверил прочность трапа: прошелся туда и обратно, попрыгал на середине.
Река дышала холодом. Под ногами похрустывал ледок, хлюпала вода. Лошади скользили, падали. Их поддерживали, некоторых выносили чуть не на руках. Конники изрядно вымокли. На другом берегу разложили костры из сухого тальника, немного обогрелись, подсушили портянки и двинулись в путь.
Большинство милиционеров были курганцами, хорошо знали местность и без труда разгадали замысел Аргентовского: переправившись через Тобол, комиссар решил встретить бандитский обоз между Падеринкой и Кремлевкой.
До Передергиной шли на рысях, разогревая коней. Затем резко повернули на восток. Вскоре отряд пересек большак и вышел к увалу.
Предрассветная мгла редела, когда показалась темная стена бора. Едва заметная тропка, петляя среди кондовых сосен, порой совсем исчезала. В распадках еще виднелись грязноватые сугробчики снега.
Наконец между деревьями посветлело. Аргентовский дал знак остановиться, шепнул ближайшему коннику:
— Григорьева и Пережогина — ко мне…
Горяча коней, подскакали два милиционера. Один из них — высокий, молодцеватый, в кавказской бурке — Пережогин. На нем лихо сидит кубанка с алой лентой. С первого взгляда угадывается казак, отчаянный рубака. Аргентовский назначил его инструктором, поручил кавалерийскую подготовку отряда. В дни учений более требовательного командира не было. Он страстно любил джигитовку, сам виртуозно владел клинком, мастерски управлял конем. Костя во сне бредил Пережогиным. Мать прикладывала ладонь ко лбу сына: не жар ли? Опять ссадина на щеке, никак с лошади упал… А наутро, горестно вздыхая, просила его: