Аргументы совести
Шрифт:
— Да, это правда, — со смирением в голосе сказал он. Если можно, еще вопрос. Фактически это продолжение того же вопроса — если сначала я хотел узнать смертны ли вы, то теперь я должен спросить как вы рождаетесь. Я видел много взрослых на улицах и иногда в домах — хотя я думаю, что в личной жизни вы одиноки — но никогда не видел детей. Ты можешь объяснить мне это? Но если эта тема не может быть предметом обсуждения…
— Но почему же? Закрытых для обсуждения тем не бывает, — сказал Чтекса. Ты конечно знаешь, что у наших женщин есть брюшные сумки в которых
— Да, на Земле тоже есть что-то подобное, но там такие сумки имеют живородящие животные.
— У нас яйца откладываются в сумки раз в году, — сказал Чтекса. — Затем женщины уходят из домов в поисках партнера чтобы оплодотворить яйцо. Я одинок потому что в этом сезоне меня пока не выбрали женщины. Бывает и наоборот, у некоторых мужчин в это время года живет три или четыре избравшие его женщины.
— Понятно, — осторожно сказал Руиз-Санчес. — Но чем же обусловлен выбор? Это эмоции или только рассудок?
— В конце концов обе причины слились, — сказал Чтекса. — Наши предки избавили нас от необходимости рисковать в поисках лучших сочетаний генов. Теперь наши эмоции больше не противоречат нашим знаниям в области евгеники. Сами эмоции теперь преобразились и влияют на естественный отбор не противореча знаниям о нем.
Затем, наступает День Миграции. К этому времени все яйца оплодотворены и готовы к выходу потомства. В такой день — боюсь что вам не удастся увидеть все самим, потому что вы улетаете немного раньше этого дня — все литиане идут к морю. Там, мужчины защищают женщин от хищников пока они вброд пробираются через мелководье на достаточную для плавания глубину где и рождаются дети.
— В море? — едва слышно спросил Руиз-Санчес.
— Да, в море. Потом мы выходим и до следующего брачного сезона возвращаемся к прерванным делам.
— Да, но что происходит с детьми?
— Ничего особенного, они заботятся о себе сами, если могут. Конечно многие погибают, но особенный урон наносят потомству наши прожорливые сородичи большие рыбоящеры, поэтому при любой возможности мы убиваем их. Но когда приходит время, большинство детей возвращается на берег.
— Возвращаются на берег? Чтекса, я не понимаю. Почему же они не тонут, после рождения? И если они выходят на берег, то почему же мы никогда не видели ни одного из них?
— Конечно вы видели их, — сказал Чтекса. — А еще чаще слышали их голоса. Идем со мной. Он поднялся и пошел в фойе. Руиз-Санчес последовал за ним, его голова шла кругом от предположений.
Чтекса открыл дверь. Священник опешил, увидев что ночь была уже на исходе — облачное небо на востоке чуть порозовело. Разнообразное движение и пение джунглей не уменьшились. Раздался высокий, шипящий свист и над городом в сторону моря проплыла тень птеродона. Со стороны илистого мелководья донесся хриплый лай.
— Вот, — мягко сказал Чтекса. — Ты слышишь?
Сидящее на мели существо — невозможно было узнать его сразу — снова раздраженно захрипело.
— Сначала
— Чтекса, — сказал Руиз-Санчес. Ваши дети — это легочные рыбы.
— Да, — сказал Чтекса. — Это и есть наши дети.
V
Потом стало ясно, что именно беспрерывный лай легочной рыбы поверг Руиза-Санчеса в обморок когда Агронский открыл перед ним дверь. Поздний час и переживания сначала по поводу болезни Кливера, а затем из-за разоблачения его откровенного обмана, тоже подействовали на него. К этому необходимо добавить растущее по пути домой, под светлеющим небом, чувство вины по отношению к надолго оставленному Кливеру и, конечно шок оттого, что Мишель и Агронский вернулись именно тогда, когда он пренебрег своими обязанностями.
Но главной причиной такого состояния священника был звенящий до сих пор у него в ушах лающий крик детей Литии.
Через несколько мгновений он пришел в себя и обнаружил, что Агронский и Мишель усадили его на стул в лаборатории, и пытались не потревожив и не свалив его на пол, снять плащ, что было так же невыполнимо, как, например, попытаться снять не снимая пиджак жилет. Он неуверенно вытащил руку из рукава плаща и поднял глаза на Мишеля.
— Доброе утро, Майк. Прости мои дурные манеры.
— Не глупи, — спокойно сказал Мишель. — Как бы то ни было, но сейчас тебе лучше помолчать. Я уже провел пол-ночи над Кливером пока ему не стало лучше. Прошу тебя, Рамон, не заставляй все повторять сначала.
— Со мной все в порядке. Я не болен — просто очень устал и немного перевозбудился.
— Что случилось с Кливером? — настойчиво спросил Агронский. Мишель вроде справился с ним.
— Не волнуйся, Майк. Уверяю тебя, со мной все в порядке. А у Пола глюкозидное отравление — сегодня днем он поранился о колючку. Нет, уже вчера днем. Как он себя вел за это время что вы здесь?
— Ему было плохо, — сказал Мишель. — Без тебя мы не знали что делать и дали ему две таблетки из тех, что ты оставил.
— Две таблетки? — Руиз-Санчес с трудом опустил ноги на пол и попробовал встать. — Я понимаю, вы не знали что предпринять, но, все же, лучше мне посмотреть его — Рамон, сядь пожалуйста. Мишель говорил тихо, но его твердый тон не допускал неповиновения. Подсознательно, священник был рад подчиниться большому уверенному мужчине, поэтому он позволил себе усесться назад на стул. Ботинки свалились с его ног на пол.
— Майк, кто здесь священник? — сказал он устало. — Хотя, я все же уверен, что ты все сделал правильно. С ним все в порядке?
— Да, но похоже он очень болен. Правда у него хватило энергии чтобы ворочаться большую часть ночи. Лишь недавно он наконец угомонился и заснул.
— Хорошо. Сегодня уже ничего не надо. А с завтрашнего дня дадим ему лекарство внутривенно. В этой атмосфере превышение дозы салициловой кислоты может привести к осложнениям. Он вздохнул. — Как, теперь мы можем отложить дальнейшие расспросы?