Архаические развлечения
Шрифт:
Мистер Макинтайр съел половину омлета и резко отодвинул тарелку, ничего не сказав, лишь передернув плечами. Но до конца этого дня он так и таскался за Фарреллом, шелестящим скорбным шепотком рассказывая ему о различных грибах и о суфле из куриной печени.
– Я и подумать не мог, что под конец жизни придется управлять забегаловкой вроде этой, – доверительно говорил он. – Я ведь умел приготовить мясо по-бургундски или фасоль, запеченную в жженом сахаре. А то еще баббл-энд-скуик. Это такое английское блюдо. Напомните, чтобы я показал вам, как его делать. У меня была девушка-англичанка – в
– Моя знаменитая ошибка, – рассказывал Фаррелл тем вечером Бену с Зией, – вечно я связываюсь с туземцами, Он уже стал заговаривать о том, как хорошо было бы поколдовать над меню, протащить туда контрабандой какое-нибудь пристойное блюдо – не все же «Тамперовы Тушки» подавать, – пока Дисней не подал на эту жалкую шарашку в суд и не отправил ее прямиком в Банкрот-ленд. Нет, больше мистер Макинтайр омлетов от меня не получит.
Рассказывая, он настраивал лютню, собираясь им поиграть, и теперь начал гальярду, но из-за молчания Зии сбился в первых же тактах и остановился. Когда он повернулся посмотреть, что с ней такое, Зия сказала:
– Но ведь тебе это должно было понравиться. Работать на человека, все еще неудовлетворенного, не желающего списывать себя в отходы. Чего бы лучше, раз уж все равно приходиться на кого-то работать?
– Э нет, – ответил Фаррелл. – Только не для меня. Когда я поваренок, я поваренок, а когда я шеф-повар, это уже совсем другой расклад. Я не отказываюсь давать, но хочу точно знать, что от меня надеются получить. Иначе выходит неразбериха, приходится утруждать мозги, чтобы в ней разобраться, а это вредит музыке.
Зия поднялась на ноги движением столь окончательным, что оно уничтожило даже воспоминания о том, как она когда-то сидела. Голос ее остался низким и насмешливым, но Фаррелл, уже проживший с ней рядом неделю, знал, что она движется быстро, лишь когда сердится.
– Кокетка, – сказала она и вышла из комнаты, а Фаррелл замер, более чем наполовину уверенный, что лампы, ковры и стереопроигрыватель поскачут следом за ней, и пианино медленно закружится в ее кильватерных струях. Все струны на лютне снова расстроились.
Фаррелл сидел, положив на колени лютню и гадая, не существует ли греческого слова, звучащего так же, как то, которое он только что слышал. Он решил спросить об этом у Бена, но увидев в противоположном конце комнаты плечи, трясущиеся за наспех сооруженным несостоятельным прикрытием из чрезмерных размеров альбома репродукций, передумал, снова настроил лютню и с жаром заиграл «Lachrimae Antiquae [2] ». Пожалуй, в начальные такты он вложил слишком много пыла, но дальше все пошло замечательно. Гостиная Зии была словно создана для паван.
2
«Старинная Жалоба» (фр.)
Сама Зия неподвижно стояла где-то посреди дома. Фаррелл, не отрывавший глаз от своей струящейся, тающей левой руки, знал это, как знал точный миг, в который Бен отложил альбом. Снаружи в темноте скулила под кухонным окном Брисеида.
– Иногда получается.
Зия промолчала, а Бен ухмыльнулся и произнес:
– Эй, мистер, а здорово вы играете, – он поднес к губам Фаррелла воображаемый микрофон. – Мистер Фаррелл, не могли бы вы рассказать нам немного о технике, необходимой для правильного исполнения музыки Дауленда.
То была давняя их забава, которой они еще ни разу не предавались после его приезда. Лицо Фаррелла мгновенно обвисло и поглупело.
– А я чего же, Дауленда, что ли, играл? Черт, всегда думал, что это вот тот, другой, ну, вы знаете – как его, тоже такой весь из себя англичанин. Во-во, Вильям Берд! Так вы, выходит, уверены, что это не Вильям Берд?
– Для меня вся эта волшебная музыка звучит одинаково, – ласково ответил Бен. – А вот насчет вашего легато, мистер Фаррелл. Я уверен, что каждый молодой лютнист в нашей стране сгорает от желания узнать секрет такого гладкого, беглого, чувственного легато.
– Еще бы они не сгорали, – гоготнув, произнес Фаррелл. – Передайте им, пускай «Клорокс» сосут.
Он встал, намереваясь отправиться спать, и уже почти добрался до лестницы, когда Зия негромко окликнула его:
– Мистер Фаррелл.
Она не сдвинулась с места, просто стояла, протянув к нему руку, серьезно предлагая свой микрофон. Королева Виктория с трезубцем, – подумал Фаррелл. Лицо Бена у нее за спиной на краткий миг вновь стало прежним лицом, лицом из подземки, мягким и бескостым, сморщившимся от смущения за толстую женщину в длинном платье. Плоть ее протянутой руки провисала, как набрякшая влагой туча.
– Мистер Фаррелл, – продолжала она, – будьте добры, не могли бы вы нам сказать, во что обошлось вам умение так играть? От чего вам пришлось отказаться?
– От фасоли, запеченной в жженом сахаре, – ответил он и, поднявшись по лестнице, обернулся на самом верху, хоть и не собирался этого делать. Они смотрели не ему вслед, но друг на друга: Зия подняла лицо, лицо гадалки, к рассеченному шрамом лицу Бена. Оттуда, где стоял Фаррелл, выпуклость Зииного живота казалась элегантной и мощной, как изгиб его лютни. Как это у них происходит? Он впервые поймал себя на попытке вообразить медленно смещающуюся тяжесть грудей, покрытых, словно песчаные дюны, мягкими складками, угадать, какого рода дразнящие непристойности может позволить себе этот своевольный голос. Не следует подобным образом помышлять об этих делах – ибо сие обратит нас в безумцев. Он усмехнулся, передернулся и пошел спать.