Архангел

Харрис Роберт

— Можете вы хоть чуть-чуть помолчать, О'Брайен? — сказал он, не отрывая глаз от ветрового стекла. — Так, для разнообразия, в качестве услуги человечеству вообще и мне в частности, не могли бы вы заткнуть свою необъятную пасть носком?

Впереди ничего не было видно, кроме все новых и новых участков дороги, выхватываемых светом фар. Навстречу изредка попадалась машина, не переключавшая дальний свет на ближний и слепившая глаза. Примерно через час они обогнали тот грузовик, что раньше промчался мимо них. Шофер снова приветственно загудел, и Келсо просигналил ему в ответ.

— Ух, — пробормотал О'Брайен, повернувшись при этом звуке. — У-ух.

Шуршание

покрышек об асфальт оказывало гипнотическое действие, и мысли Келсо становились бессвязными, беспорядочными. Подумалось, каким был бы О'Брайен на настоящей войне, где ему действительно пришлось бы воевать, а не снимать репортаж. Потом подумал, каким был бы на войне он сам. Большинство мужчин его поколения, которых он знал, задавали себе этот вопрос, словно тот факт, что им не пришлось сражаться, делал их неполноценными — оставлял пустое место там, где должна была находиться война.

Возможно ли, что отсутствие войны — это великое счастье и благо — опошлило людей? Ведь все на свете стало ужасающе пошлым, разве не так? Наступил век пошлости. Опошлилась политика. Опошлились людские заботы: закладные, пенсии, опасность пассивного курения… Господи! Он взглянул на О'Брайена: вот во что мы превратились, думая о пассивном курении, тогда как наши отцы и деды думали о том, как не погибнуть от пуль или под бомбами!

Потом появилось чувство вины. Что он этим хотел сказать? Что хочет войны? Или хотя бы холодной войны? Но это правда, признался он себе, ему действительно не хватает холодной войны. Он был в некотором роде рад, когда она закончилась. Конечно, ведь победила справедливость, и все такое. Но пока эта война продолжалась, люди, подобные ему, знали, на какой почве они стоят, могли сказать: мы, быть может, не вполне отдаем себе отчет, во что верим, но в это мы уж точно не верим.

А когда холодная война кончилась, все для него пошло наперекосяк. Ну прямо анекдот. Он и Мамонтов, жертвы-близнецы краха Советского Союза! Оба осуждают пошлость современного мира, оба погружены в прошлое и оба в поисках тайн товарища Сталина…

Он поморщился, вспомнив слова Мамонтова:

«Вы так же одержимы им, как и я».

Тогда он в ответ только рассмеялся. Но теперь, когда подумал об этом снова, фраза поразила его своей обескураживающей проницательностью, и он поймал себя на том, что все время возвращается к ней. А за стеклами машины становилось все холоднее, и дорога по-прежнему убегала в бесконечную морозную тьму.

Он вел машину уже четыре часа, и у него затекли ноги. 6 какой-то момент он даже задремал за рулем, рывком проснувшись, когда «тойота» запетляла посередине дороги, а прерывистые белые полосы, ярко блестевшие в свете фар, вонзились в него, как копья.

Через несколько минут они проехали мимо чего-то вроде стоянки грузовиков. Келсо резко затормозил, остановился и подал назад. О'Брайен, заворочавшись, медленно просыпался.

— Почему мы остановились?

— Бензобак пуст. И мне надо передохнуть. — Келсо выключил зажигание и начал массировать шею. — Давайте сделаем привал?

— Нет. Надо двигаться. Налейте нам по чашке кофе. А я заправлю бак.

Они повторили прежний ритуал. О'Брайен выбрался из машины на холод и перелил в бак две канистры, а Келсо вышел, чтобы закурить. Ветер здесь был по-северному колюч, он со свистом продирался сквозь невидимые в темноте деревья. Где-то рядом слышался шум воды.

Когда Келсо вернулся к машине, О'Брайен сидел на водительском месте, включив освещение салона, и, водя

электробритвой по подбородку, изучал карту. Неподходящее время для бодрствования, подумал Келсо. Он не находил в этом ничего хорошего. Подобная ситуация ассоциировалась у него с чрезвычайным положением, бедой, заговором, бегством, печальной необходимостью найти укрытие после ночной операции.

Ни один из них не произнес ни слова. О'Брайен убрал электробритву и засунул карту в карман на внутренней обшивке дверцы.

Откинутое сиденье еще хранило тепло, как и спальный мешок, и через пять минут, вопреки всем своим тревогам, Келсо заснул глубоким сном, а когда через несколько часов проснулся, было такое впечатление, что они пересекли некую черту и оказалисьсовершенно в другом мире.

19

Незадолго до этого, когда Келсо еще сидел за рулем, майор Феликс Суворин наклонился, чтобы поцеловать спящую жену Серафиму.

Сначала она подставила ему щеку, но затем, видимо, передумала. Теплая мягкая рука выпросталась из-под пухового одеяла и притянула его за затылок. Он поцеловал ее в губы. От жены пахло духами «Chanel»: отец привез ей их с последней встречи Большой восьмерки.

— Сегодня ты не вернешься, — прошептала она.

— Вернусь. — Нет.

— Постараюсь тебя не будить.

— Разбуди.

— Спи.

Он приложил палец к ее губам и выключил лампу у изголовья. Свет из коридора позволил тихо выйти из спальни. Он слышал дыхание мальчиков. Бронзовые часы показывали 1. 35. Он пробыл дома два часа. Дьявольщина. Сел в кресло с позолотой, стоявшее возле двери, надел ботинки и снял пальто с резной деревянной вешалки. Квартира была обставлена в соответствии с какими-то «глянцевыми» западными журналами и стоила гораздо больше, чем он, майор Службы внешней разведки, зарабатывал; честно говоря, на его зарплату они не могли бы купить даже эти журналы. Все оплачивал тесть.

В прихожей Суворин посмотрелся в застекленную репродукцию с портрета работы Джексона Поллока. Суворину показалось, что его морщины слились с морщинами лица на портрете. Я уже слишком стар для подобных игр, подумал он. Я давно уже не мальчик.

Информация о том, что «Дельта» вылетела без Келсо Непредсказуемого, достигла Ясенева вскоре после двух часов дня. Полковник Арсеньев произнес несколько цветистых фраз — и, разумеется, запротоколировал свое мнение в более сдержанных выражениях — о том, что он крайне удивлен тем обстоятельством, что Суворин не проследил за отбытием историка. Суворин в ответ едва не поинтересовался язвительно, каким образом он должен был одновременно заниматься поисками исчезнувшего Мамонтова, контролировать действия милиции, искать тетрадь Сталина и препровождать независимого во всех отношениях западного ученого в «Шереметьево-2» — и все это имея в своем распоряжении только четырех человек.

Кроме всего прочего, это казалось уже не столь важным после того, как агентство «Интерфакс» распространило известие об убийстве Папу Рапавы со ссылкой на неназванные милицейские источники, утверждавшие, что старика убили при попытке продать западному журналисту тайные бумаги Сталина. Возмущенные депутаты от компартии уже потребовали поставить этот вопрос на обсуждение в Думе. Администрация президента связалась с Арсеньевым, от имени президента требуя объяснить: что, вашу мать, у вас там происходит? Человек шесть репортеров толпились возле дома Рапавы, и еще больше — осаждали управление милиции, но милицейское начальство лишь разводило руками.