Архипелаг ГУЛАГ. Книга 2
Шрифт:
«Слушай, рабочий! Разве мы живём сейчас той жизнью, за которую боролись и умирали наши деды, отцы и братья? Мы работаем – а получаем жалкие гроши, да и те зажимают… Почитай и подумай о своей жизни…»
Они сами тоже только думают – и поэтому ни к чему не призывают. (В плане у них был – цикл таких листовок и сделать гектограф самим.)
Клеили так: шли ночью по городу гурьбой, один налеплял четыре комка хлебного мякиша, другой – на них листовку.
Ранней весной к ним в класс пришёл новый какой-то педагог и предложил… заполнить анкеты печатным почерком [142] . Умолял директор не арестовывать их до конца учебного года. Сидя уже под следствием,
142
Продал ребят Фёдор Полотнянщиков, позже парторг Полысаевской шахты. Страна должна знать своих стукачей.
Нет, не врёт переиначенная пословица: смелого ищи в тюрьме, глупого – в политруках!
Я пишу за Россию безъязыкую и потому мало скажу о троцкистах: они все люди письменные, и кому удалось уцелеть, те уж наверно приготовили подробные мемуары и опишут свою драматическую эпопею полней и точней, чем смог бы я.
Но кое-что для общей картины.
Они вели регулярную подпольную борьбу в конце 20-х годов с использованием всего опыта прежних революционеров, только ГПУ, стоявшее против них, не было таким лопоухим, как царская Охранка. Не знаю, готовились ли они к той тотальной гибели, которую определил им Сталин, или ещё думали, что кончится шутками и примирением. Во всяком случае, они были мужественные люди. (Опасаюсь, впрочем, что, придя ко власти, они принесли бы нам безумие не лучшее, чем Сталин.) Заметим, что и в 30-х годах, когда уже подходило им под шею, они считали для себя всякий контакт с социалистами – изменой и позором и поэтому в изоляторах держались отчуждённо, даже не передавали через себя тюремную почту социалистов (ведь они считали себя ленинцами.) Жена И. Н. Смирнова (уже после его расстрела) избегала общаться с социалистами, «чтобы не видел надзор» (то есть как бы – глаза компартии)!
Такое впечатление (но не настаиваю), что в их политической «борьбе» в лагерных условиях была излишняя суетливость, отчего появился оттенок трагического комизма. В телячьих эшелонах от Москвы до Колымы они договаривали «о нелегальных связях, паролях» – а их рассовали по разным лагпунктам и разным бригадам.
Вот бригаду КРТД, честно заслужившую производственный паёк, внезапно переводят на штрафной. Что делать? «Хорошо законспирированная комячейка» обсуждает. Забастовать? Но это значило бы клюнуть на провокацию. Нас хотят вызвать на провокацию, а мы – мы гордо выйдем на работу и без пайка! Выйдем, а работать будем по-штрафному. (Это – 37-й год, и в бригаде – не только «чистые» троцкисты, но и зачисленные как троцкисты «чистые» ортодоксы, эти подали заявления в ЦК на имя товарища Сталина, в НКВД на имя товарища Ежова, в ЦИК на имя товарища Калинина, в Генеральную прокуратуру, и им крайне нежелательно теперь ссориться с лагерным начальством, от которого будут зависеть сопровождающие характеристики.)
На прииске Утиный они готовятся к XX годовщине Октября. Подбирают чёрные тряпки или древесным углем красят белые. Утром 7 ноября они намерены на всех палатках вывесить чёрные траурные флаги, а на разводе петь «Интернационал», крепко взявшись за руки и не впуская в свои ряды конвойных и надзирателей. Допеть, несмотря ни на что! После этого ни за что не выходить из зоны на работу! Выкрикивать лозунги: «Долой фашизм! Да здравствует ленинизм! Да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция!»
В этом замысле смешан какой-то надрывный энтузиазм и безплодность, становящаяся смешной…
Впрочем, на них или из них же кто-то стучит, их всех накануне, 6 ноября, увозят на прииск Юбилейный и там изолируют на праздники. Из закрытых палаток (откуда им запрещено выходить) они поют «Интернационал», а работяги Юбилейного тем временем выходят на работу. (Да и среди поющих раскол: тут есть и несправедливо посаженные коммунисты, они отходят в сторону, «Интернационала» не поют, показывая молчанием свою правоверность.)
«Если нас держат за решёткой, значит, мы ещё чего-нибудь стоим», – утешался Александр Боярчиков. Ложное утешение. А кого не держали?..
Самым крупным достижением троцкистов в лагерной борьбе была их голодовка-забастовка по всей воркутинской линии лагерей. (Перед тем ещё где-то на Колыме, кажется 100-дневная: они требовали вместо лагерей вольного поселения и выиграли – им обещали, они сняли голодовку, их рассредоточили по разным лагерям и постепенно уничтожили.) Сведения о воркутинской голодовке у меня противоречивые. Примерно вот так.
Началась 27 октября 1936 года и продолжалась 132 дня (их искусственно питали, но они не снимали голодовки). Было несколько смертей от голода. Их требования были:
– отъединение политических от уголовных [143] ;
– восьмичасовой рабочий день;
– восстановить политпаёк (то есть добавочное питание по сравнению с остальными, уж это – только для себя), питание независимо от выработки;
– уничтожение Особого Совещания, аннулирование его приговоров.
143
Включали ли они в этих политических остальную Пятьдесят Восьмую, кроме себя? Вероятно, нет: не могли же они каэров признать за братьев, если даже социалистов отвергли?
Их кормили через кишку, а потом распустили по лагерям слух, что не стало сахара и масла, «потому что скормили троцкистам», – приём, достойный голубых фуражек! В марте 1937 пришла телеграмма из Москвы: требования голодающих полностью приняты! Голодовка закончилась. Безпомощные лагерники, как они могли добиться исполнения? А их обманули – не выполнили ни одного. (Западному человеку ни поверить, ни понять нельзя, чтобы так можно было сделать. А у коммунистов – так.) Напротив, всех участников голодовки стали пропускать через оперчекотделы и предъявляли обвинение в продолжении контрреволюционной деятельности.
Великий сыч в Кремле уже обдумывал свою расправу над ними.
Чуть позже на Воркуте на 8-й шахте была ещё крупная голодовка (а может – это часть предыдущей). Здесь участвовало 170 человек, некоторые из них известны поименно: староста голодовки Михаил Шапиро, бывший рабочий Харьковского ВЭФ; Дмитрий Куриневский из киевского обкома комсомола; Иванов – бывший командир эскадры сторожевых кораблей в Балтфлоте; Орлов; Каменецкий; Михаил Андреевич; Полевой-Генкин; В. В. Вираб, редактор тбилисской «Зари Востока»; Сократ Геворкьян, секретарь ЦК Армении; Григорий Злотник, профессор истории; его жена.
Ядро головки сложилось из 60 человек, в 1927–28 сидевших вместе в Верхнеуральском изоляторе. Большой неожиданностью – приятной для голодающих и неприятной для начальства – было присоединение к голодовке ещё и двадцати урок во главе с паханом по кличке Москва (в том лагере он известен был своей ночной выходкой: забрался в кабинет начальника лагеря и оправился на его столе. Нашему бы брату – расстрел, ему – только укоризна: наверно, классовый враг подучил?). Эти-то двадцать блатных только и огорчали начальство, а «голодовочному активу» социально-чуждых начальник оперчекистского отдела Воркутлага Узков говорил, издеваясь: