Архипелаг ГУЛАГ. Книга 2
Шрифт:
– Ну и как они воспитывают? Растут хулиганы, воришки. Девчёнки – распущенные.
– Ничего подобного. Наша молодёжь высокоидейна.
– Это – по газетам. Но наши газеты лгут!
– Они гораздо честнее буржуазных. Почитали бы вы буржуазные.
– Дайте почитать!
– Это совершенно излишне.
– И всё-таки наши газеты лгут!
– Они открыто связаны с пролетариатом.
– В результате такого воспитания растёт преступность.
– Наоборот, падает. Дайте статистику!
Это – их любимый козырь: дайте им статистику! – в стране, где засекречено даже количество овечьих хвостов. Но – дождутся они: ещё дадим мы им
– А почему ещё растёт преступность: законы наши сами рождают преступления. Они свирепы и нелепы.
– Наоборот, прекрасные законы. Лучшие в истории человечества.
– Особенно 58-я статья.
– Без неё наше молодое государство не устояло бы.
– Но оно уже не такое молодое.
– Исторически очень молодое.
– Но оглянитесь, сколько людей сидит!
– Они получили по заслугам.
– А вы?
– Меня посадили ошибочно. Разберутся – выпустят.
(Эту лазейку они все себе оставляют.)
– Ошибочно? Каковы ж тогда ваши законы?
– Законы прекрасны, печальны отступления от них.
– Везде – блат, взятки, коррупция.
– Надо усилить коммунистическое воспитание.
И так далее. Он невозмутим. Он говорит языком, не требующим напряжения ума. Спорить с ним – идти по пустыне.
О таких людях говорят: все кузни исходил, а некован воротился.
А сложись его личная судьба иначе – мы не узнали бы, какой это сухой малозаметный человечек. С уважением читали бы его фамилию в газете, он ходил бы в наркомах или смел бы представлять за границей всю Россию.
Спорить с ним безполезно. Гораздо интересней сыграть с ним… нет, не в шахматы, «в товарищей». Есть такая игра. Это очень просто. Пару раз ему поддакните. Скажите ему что-нибудь из его же набора слов. Ему станет приятно. Ведь он привык, что все вокруг – враги, он устал огрызаться и совсем не любит рассказывать, потому что все рассказы будут тут же обращены против него. А приняв вас за своего, он вполне по-человечески откроется вам, что вот видел на вокзале: люди проходят, разговаривают, смеются, жизнь идёт. Партия руководит, текут великие события, кто-то перемещается с поста на пост, а мы тут с вами сидим, нас горсть, надо – писать, писать просьбы о пересмотре, о помиловании…
Или расскажет что-нибудь интересное: в Комакадемии наметили они съесть одного товарища, чувствовали, что он какой-то не настоящий, не наш, но никак не удавалось: в статьях его не было ошибок и биография чистая. И вдруг, разбирая архивы – о находка! – наткнулись на старую брошюрку этого товарища, которую держал в руках сам Ильич и на полях оставил своим почерком пометку: «как экономист – говно». «Ну, вы сами понимаете, – доверительно улыбается наш собеседник, – что после этого нам ничего не стоило расправиться с путаником и самозванцем. Выгнали и лишили учёного звания».
Вагоны стучат. Уже все спят, кто лёжа, кто сидя. Иногда по коридору пройдёт конвойный солдат, зевая.
Пропадает никем не записанный ещё один эпизод из ленинской биографии…
Для полноты представления о благонамеренных исследуем их поведение во всех основных разрезах лагерной жизни.
А) Отношение к лагерному режиму и к борьбе заключённых за свои права. Поскольку лагерный режим установлен нами, советской же властью, – надо его соблюдать не только с готовностью, но и со всей сознательностью. Надо соблюдать самый дух режима ещё прежде, чем это будет потребовано или указано надзором.
Всё у той же Е. Гинзбург изумительные наблюдения: женщины оправдывают стрижку (под машинку) своей головы (раз требует режим)! Из закрытой тюрьмы их шлют умирать на Колыму. У них готово своё объяснение: значит, нам доверяют, что мы там будем работать по совести!
О какой же, к чёрту, «борьбе» может идти речь? Борьбе – против кого? Против своих! Борьбе – во имя чего? Во имя личного освобождения? Так надо не бороться, а просить в законном порядке. Во имя свержения советской власти? Типун вам на язык!
Среди тех лагерников, кто хотел бороться, но не мог; кто мог, но не хотел; кто и мог и хотел (и боролся! дойдёт черёд, поговорим и о них!), – ортодоксы представляют четвёртую группу: кто не хотел – да и не мог, если бы захотел. Вся предыдущая жизнь уготовила их только к искусственной, условной среде. Их «борьба» на воле была принятием и передачей одобренных свыше резолюций и распоряжений с помощью телефона и электрического звонка. В лагерных условиях, где борьба потребует скорее всего рукопашной, и безоружным идти на автоматы, и ползти по-пластунски под обстрелом, они были Сидоры Поликарповичи и Укропы Помидоровичи, никому не страшные и ни к чему не годные.
И уж тем более эти принципиальные борцы за общечеловеческое счастье никогда не были помехой для разбоя блатных: они не возражали против засилия блатных на кухнях и в придурках (читайте хотя бы генерала Горбатова, там есть) – ведь это по их теории социально-близкие блатные получили в лагере такую власть. Они не мешали грабить при себе слабых и сами тоже не сопротивлялись грабежу.
И всё это было логично, концы сходились с концами, и никто не оспаривал. Но вот подошла пора писать историю, раздались первые придушенные голоса о лагерной жизни, благомыслящие оглянулись, и стало им обидно: как же так? они, такие передовые, такие сознательные, – и не боролись! И даже не знали, что был культ личности Сталина! [147] И не предполагали, что дорогой Лаврентий Павлович – заклятый враг народа!
147
В 1957 году завкадрами Рязанского облоно спросила меня: «А за что вы были в 45-м году арестованы?» – «За высказывание против культа личности», – ответил я. «Как это может быть? – изумилась она. – Разве тогда был культ личности?» (Она искренне так поняла, что культ личности объявили в 1956, откуда ж он в 1945?)
И спешно понадобилось пустить какую-то мутную версию, что они – боролись. Упрекали моего Ивана Денисовича все журнальные шавки, кому только не лень: почему не боролся, сукин сын? «Московская правда» (8.12.1962) даже укоряла Ивана Денисовича, что коммунисты устраивали в лагерях подпольные собрания, а он на них не ходил, уму-разуму не учился у мыслящих.
Но что за бред? – какие подпольные собрания? И зачем? – чтобы показывать кукиш в кармане? И кому показывать кукиш, если от младшего надзирателя и до самого Сталина – сплошная советская власть? И когда, и какими же методами они боролись?