Архитектура жизни: закон случайных величин
Шрифт:
Это была первая осознаваемая обида. Обида на ситуацию: 21 черепаха сбежала, папа отругал, на совете застыдили. Потом тетя Лариса, помню, печально так говорила: «Димочка, ты представь только, как же папе за тебя стыдно перед друзьями, перед коллегами…» — а сам папа сидел, обхватив голову руками.
Тетя Лариса… Это было последнее лето, когда мама с папой еще жили вместе, но уже знали, что расстанутся. Потому мама и не ездила с нами на Ахтубу — там была папина
Лариса Ивановна так навсегда и осталась для меня тетей Ларисой. Я познакомился с ней, когда мне было пять лет. Мы с папой приехали на каток на Чистых прудах и пошли кататься. К нам подошла какая-то женщина — я не придал этому особого значения. Они начали о чем-то разговаривать, стояли — общались. Я вокруг них катался. Так состоялась первая встреча, и я бы о ней не вспомнил, если бы спустя много лет тетя Лариса не напомнила.
Много лет… это привычное клише звучит совсем иначе, если мы наполняем его прожитым опытом. Много лет-кинолент, которые запечатлевают череду лиц, судеб и характеров. Близких, главных и эпизодических героев нашей истории и то, как менялись наши отношения с ними. Или оставались неизменными. А еще есть те, кого мы совсем не ждем в своем сюжете, но они входят в него без нашего ведома и своей неоднозначностью меняют нас. Ведь река жизни всегда выходит из задуманных берегов…
Потом, после той встречи, когда мне было шесть лет и мы с папой поехали на Ахтубу, произошло уже полноценное знакомство с тетей Ларисой. Там папа уже был с ней. И, наверное, сейчас, вспоминая это, подсознательно, я все же думаю, как это могло на мне отразиться? Даже в голове не укладывается!
Конечно, травму мне, шестилетнему, нанесла совсем не черепаха…
Наверное, взрослые мало думают о детях, когда дело касается их личных отношений. Или считают, что те не поймут?
Вернулись в Москву — и через пару дней папа уходит. Я помню тот момент, когда мама плачет, а папа собирает вещи. Я стою — смотрю на все на это и спрашиваю маму, куда папа уходит. Мама сквозь слезы говорит, что папа будет жить в другом месте, потому что ему оттуда удобнее ездить на работу. Вот так папа и уехал.
Какое-то время он еще продолжал к нам ездить, потом мы вместе с ним ездили к нему домой, где он жил с Ларисой Ивановной, через полгода-год наступил момент, когда мама стала отпускать меня к нему одного. На Николоямскую — Ульяновскую улицу, тогда она так называлась.
Я даже к нему ездил и жил там, оставаясь с ними, когда мама уезжала в командировки. Как-то раз он спросил: «Хочешь жить с нами?» Здесь надо сказать, что я очень хотел собаку, и папа знал об этом, а потому добавил: «Заведем собаку».
Очень отчетливо помню, что я подумал тогда: «Как же папа так может? Как может он пытаться меня подкупить такими вещами?» Мне было девять лет, и я впервые допустил такую мысль о папе, что он поступает непорядочно, предлагая мне такие вещи. Я жестко ответил: «Нет, я маму никогда не брошу!» — и папа больше не возвращался к этой теме.
5.
Психо
…А в новом доме, который я строил, спасаясь от тоски и саморазрушения, было запроектировано все, кроме детских спален. Единственная женщина, которая спросила меня о них, была моя будущая жена Таня. Но тогда я и представить не мог, что снова женюсь, и не рассматривал ни одну женщину в качестве жены. Мой мозг включил «аварийный» режим и даже не допускал вариант, что это может повториться. Я медленно и тяжело выходил из дьявольского наваждения.
После развода с Настей у меня начал развиваться страх, что я не могу иметь детей. И страх этот обрел жуткие формы. До сих пор не могу понять, что было со мной. Наверное, чистой воды психосоматика, но, услышав свою историю из чужих уст, я бы никогда в нее не поверил.
А началось все с того, что я… сделал анализы. Так, на всякий случай. Чтобы ответить на мучивший меня вопрос, почему моя первая жена забеременела не от меня. Может, что-то со мной не так? Оказалось, все в пределах нормы. Хотя неидеально. И вот эта неидеальность начала подтачивать мою уверенность в себе. Казалось бы, для полноценной жизни вовсе не требуется здоровье космонавта. Но во мне засел и начал расти неконтролируемый страх того, что в моем теле все же есть какой-то дефект. Я начал сдавать анализы каждые два месяца. И они стали ухудшаться! Что, конечно, катастрофически усилило мой невроз. Он начал проявляться уже на физическом уровне — у меня начались изнуряющие боли в нижней части живота. Из здорового полного сил человека я на глазах превращался в пациента, которым полностью завладел недуг. Я больше не мог ни о чем думать. И не придумал ничего лучше, как… криоконсервация для продолжения рода. В прежние времена такой шаг был бы для меня дикостью. Но теперь я руководствовался совсем иной логикой и не узнавал самого себя. А одна врач удивленно переспросила, мол, правда ли ваши анализы когда-то были нормальными… И как я мог ей объяснить, что они были таковыми всего год назад! Теперь же вся моя жизнь была ненормальной. Я должен был выкарабкаться из этого кошмара. Прежде всего — психического! Ведь я еще не окончательно сошел с ума и понимал, что первопричина кроется в психике. Просто от этого задача не становилась легче. Это ведь только дружественным, но поверхностным советчикам кажется, что все наши проблемы рассасываются от магической установки «перестань думать о белой обезьяне». «Успокойся… отдохни… расслабься» — эти клише преследуют любого из нас. Но они не работают. Тем более, если мы не понимаем причины происходящего. Глубинной первопричины.
Об этой проблеме знали мои близкие друзья. Но по большому счету я был один на один со своей химерой. И я проваливался в воспоминания. Которые могли навести на след…
6.
Не снимая часов
Мои первые воспоминания об отце относятся примерно к трехлетнему возрасту. Я любил по утрам в выходные забираться в родительскую постель и пристраиваться к кому-нибудь из них «под бочок». Поскольку мама с папой спали, и беседовать со мной никто не собирался, очень быстро мне становилось скучно, и я начинал крутиться. Когда родители пускали меня в кровать, они всегда говорили: «Лежи смирно!», чтобы, залезая к ним, когда они спят, я их не будил. И я терпел, как мог. И вот мне начинало казаться, что прошла целая вечность. Я потихоньку начинал ворочаться. Папа говорил: «Проснулся? Выспался? Дай и нам выспаться! Тихо. Лежи тихо». Но это не помогало, и он молча и красиво поднимал руку — почему-то папа спал, не снимая часов, — смотрел на них и тихим голосом констатировал: «Тридцать секунд».
Смешно было.
Я никогда не давал им поспать.
Папин уход из семьи был для меня абсолютно неожиданным. То лето далекого 1981 года было для меня не только последним в дошкольном детстве — осенью я пошел в первый класс, — оно оказалось еще и насыщенным уже недетскими впечатлениями и переживаниями. Мама с папой развелись. Расставание родителей я перенес легко. Или мне это только теперь так кажется? Как я уже говорил, я помню ту минуту, когда папа собрал вещи и, стоя посреди комнаты, медленно так сказал: «После четырнадцати лет совместной жизни даже взять нечего». Я спросил маму:
— А куда папа собирается?
Почему я у него не спросил? Не знаю. А мама ответила:
— Папа едет жить в другое место. — Я опять спросил: «Почему»?
— Потому что ему оттуда будет удобнее ездить на работу, — ответила мама.
С того дня папа стал приезжать ко мне каждый день. Он приезжал после работы. Но никогда не оставался у нас ночевать. А я ничего не понимал. Не понимал, что отец ушел от нас. И осадка на душе не было. Мне было тогда шесть лет. И все-таки осознание того, что он ушел, было. Но раньше, года в три-четыре. Я чувствовал это. Видимо, мне передавалось мамино состояние. Да, передавалось. Ведь у папы уже были отношения с тетей Ларисой. В тот вечер папа собрался уходить, как сейчас принято говорить, «де юре», «де факто» его с нами уже не было.
Я ЛЮБИЛ ПО УТРАМ В ВЫХОДНЫЕ ЗАБИРАТЬСЯ
В РОДИТЕЛЬСКУЮ ПОСТЕЛЬ И ПРИСТРАИВАТЬСЯ
К МАМЕ ИЛИ ПАПЕ «ПОД БОЧОК»…
В выходные он нередко забирал меня к себе, и иногда я оставался у него на ночь. Конечно, у него случались выпады против мамы. Как правило, он говорил нечто вроде «А это мама тебе опять разрешила?» и при этом все время закатывал глаза и вздыхал.
Помню, в один из моих визитов к ним с тетей Ларисой, я сидел, расстроенный, на краю ванны. Мне тогда исполнилось лет девять-десять. Папа не мог понять, в чем дело. Тогда я задал ему первый взрослый вопрос: «Папа, почему ты нас бросил?» Поднял на него глаза и спросил. Папа проникся и тихо ответил, тоже глядя мне в глаза: «Разве я тебя бросил? Я не бросил». И все. Больше мы к этой теме не возвращались. Так состоялся наш первый мужской разговор. Он был коротким.