Архив Троцкого (Том 1)

Фельштинский Юрий Георгиевич

Оппозиция не была вполне единой. Требования и предложения, выдвигавшиеся ее участниками, носили подчас различный характер, что читатель увидит не только в материалах второго и третьего томов, относящихся к тому времени, когда начался распад оппозиционного блока, но и в документах первого тома, когда антисталинцы действовали более или менее слаженно. Сами участники оппозиции, а за ними и многие историки на Западе определяли ее как атаку левой группы на центристов во главе со Сталиным. Эта оценка верна лишь отчасти. Действительно, Сталин в 1926-1927 гг.. играл в центризм, проповедуя умеренность по ряду хозяйственных и политических вопросов, кроме, разумеется, тех, от которых зависело сохранение и укрепление его личной власти. Какой кровью обернется этот «центризм» уже в следующие годы, к каким десяткам миллионов жертв многострадальной страны приведет он в 30—40-е годы, хорошо известно. Действительно, во многих оппозиционных выступлениях, особенно исходивших от группы Зиновьева и Каменева, звучало революционное нетерпение, хотя авторы их и не помышляли о той «революции сверху», которая разразится через два-три года. Позитивная программа

оппозиционеров включала требования повышения заработной платы рабочим, увеличения налогов на нэпманов и кулаков, сокращения косвенного налогообложения, поддержки производственных кооперативов на селе, ускорения темпов промышленного развития.

Подчас выношенными, но иногда спонтанными были некоторые установки, вызывавшие особенно хорошо срепетированную ярость группы, стоявшей у власти. К ним относится прежде всего положение о необходимости «первоначального социалистического накопления» (эксплуатации досоциалистических форм хозяйства) для получения источников промышленного развития. Выдвинутая Е. А. Преображенским, эта концепция весьма неточно преподносилась сталинцами как требование «дани», налагаемой на крестьянство, в том числе на его беднейшую часть[7].

Другая одиозная идея, непонятная населению, но в свою очередь удобно «подставлявшая» оппозиционеров под удары демагогии правившей группы, была высказана Троцким и подхвачена всей оппозицией — ее лидер заявил, в частности на заседании ЦКК ВКП(б) 24 июня 1927 г., о происходящем в партии термидорианском перерождении[8]. Сравнение проводилось с государственным переворотом 9 термидора (27 июля) 1794 г. во Франции, когда была свергнута якобинская диктатура, залившая страну кровью, и политический курс Французской революции начал возвращаться в русло конституционного развития. Это сравнение было крайне неточным, искусственным, не соответствовало реалиям обеих стран, не выходило за рамки хлесткого лозунга и в то же время требовало усиленных разъяснений даже для партийных функционеров, лишь понаслышке знавших о французских событиях почти полутораве-ковой давности. Оно лишь усиливало у не очень грамотных большевиков чувство раздражения в отношении «коминтел-лигентов», каковыми им представлялись Троцкий и близкие к нему деятели. Впрочем, сам Троцкий, как нам думается, не очень хорошо понимал, что же, собственно, произошло во Франции летом 1794 г. Он писал: «Что же такое Термидор? Спуск революции на одну ступеньку; сдвижок власти вправо в результате какого-то надлома или надрыва революции. Наверху, у руля как будто те же самые люди, те же самые речи и те же самые знамена...»[9] На деле же во французском Термидоре имел место не «сдвижок»: от власти была отстранена партия, казнены ее лидеры, изменился характер революции. Грозила ли такая опасность СССР со стороны Сталина и его группы? Совершенно очевидно, что Троцкий имел в виду совершенно другой ряд явлений советской действительности.

В противовес сталинской «теории победы социализма в одной стране» оппозиционеры, и Троцкий прежде всего, отстаивали мнение, что советскую экономику и политику надо рассматривать в контексте мирового развития. Теоретически это означало, что «полный социализм» может быть построен в СССР только при условии общемировой или, по крайней мере, европейской революции. Но, как видно из главных установок оппозиционеров, они не только не отрицали социалистической перспективы при долговременном сохранении существовавшей мировой расстановки сил, но настаивали на ускорении социалистического развития. Между тем, и абстрактную установку Троцкого на мировую революцию (которая, кстати, оставалась азбучной истиной в коммунистической парадигме и приверженность которой провозглашал Сталин) господствовавшая в ВКП(б) группа использовала для подрыва влияния оппозиции. Сделано это было путем нехитрой операции. Троцкому приписали авторство «теории перманентной революции», которую на самом деле выдвинул не он, а авантюристически настроенный социал-демократ Парвус еще в 1905 г. Кратковременная симпатия Троцкого к этой теории, весьма близкой к ленинской теории перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую (правда, при меньшем акцентировании роли крестьянства)[10] была теперь преподнесена как прочно сохранившаяся антиленинская установка, как курс на развязывание мировой революции в близкой перспективе при игнорировании интересов советского народа и особенно крестьянства. Никто из власть имущих, в том числе и признанный тогда главный теоретик партийного большинства Н. И. Бухарин, не мог объяснить, что же собой представляет эта теория применительно к 20-м годам. Сам Троцкий в октябре 1928 г., находясь в ссылке, в статье «Перманентная революция и линия Ленина» с достаточным основанием отмечал: «Кампания против старого «троцкизма» была на самом деле кампанией против октябрьских традиций, которые становились новой бюрократии все более стеснительными и невыносимыми. Троцкизмом стали называть все, от чего нужно было оттолкнуться»[11].

Но, конечно же, за авансценой теоретических споров по поводу «социализма в одной стране», «термидора», «первоначального социалистического накопления», «теории перманентной революции» на заднем плане маячили значительно более земные дела. Сами теоретические споры напоминали диспуты средневековых схоластов, ибо большевизм по существу дела был религиозным течением со своими богами (пока еще сохранялось многобожие, но скоро его сменит сталинский монотеизм), святыми, священным писанием, молитвами, клятвами и прочими атрибутами.

В политической борьбе на стороне Сталина было одно из решающих преимуществ по сравнению с Троцким: последний страстно верил в истинность догм и фанатично боролся за их осуществление, впрочем, не отказывая себе в жизненных радостях, отнюдь не будучи аскетом. Сталина же теория не волновала ни в малейшей мере — она была для генсека лишь удобным инструментом в борьбе за личную власть и ее укрепление.

Интересное, хотя и не бесспорное сравнение Троцкого со Сталиным с точки зрения их борьбы за лидерство в партии дал Милован Джилас, в свое время один из лидеров югославских коммунистов, встречавшийся со Сталиным, а позже ставший социологом-диссидентом: «Троцкий был превосходным оратором; блестящим, искусным в полемике писателем; он был образован, у него был острый ум; ему не хватало только одного: чувства действительности. Он хотел оставаться революционером и возродить революционную партию в то самое время, когда она превращалась во что-то совершенно иное — в новый класс, не заботившийся о высоких идеалах и интересовавшийся только жизненными благами... Он ясно сознавал отрицательные стороны этого нового явления, происходившего на его глазах, но всего значения этих процессов он не понял... Сталин не оглядывался назад, но и не смотрел далеко вперед. Он стал во главе новой власти, которая зародилась в то время, — власти нового класса, политической бюрократии и бюрократизма и сделался ее вождем и организатором. Он не проповедовал; он принимал решения»[12]. Эту характеристику дополняют многие другие современные авторы. У. Лаккер, например, отмечает, что Троцкий был «блестящим оратором и писателем, но некомпетентным в тактике», что у него не было ни терпения, ни политического инстинкта в отношении создания базы власти; вместо этого он постоянно впутывался в идеологические и политические конфликты с другими лидерами, «будучи скорее дореволюционным лидером, чем послереволюционным государственным деятелем», что он не имел прагматического инстинкта, не мог понять, «что было возможно и что невозможно в данной ситуации»[13]. Лаккер с полным основанием оспорил мнение Д. А. Волкогонова, назвавшего Троцкого «мастером интриги»[14], — если бы это было так, Сталину не так просто было бы расправиться с оппозицией[15].

Сами понятия «троцкизм», «троцкисты», возникшие в ходе кампании против Троцкого в 1924 г., по наши дни повторяемые некоторыми исследователями, нельзя считать научными.

Взгляды самого Троцкого менялись в быстро эволюционировавших условиях, но во всех случаях они находились в одном русле с линией Ленина. Нельзя не учитывать и того, что состав оппозиции был гетерогенным, мотивы поддержки лидера различными (уверенность в его правоте, отсутствие убедительной альтернативной позиции, тактические соображения, личная приверженность и т. д.). Троцкий был прав, говоря на апрельском пленуме ЦК 1926 г.: «Призрак троцкизма нужен для поддержания аппаратного режима»[16].

В политической борьбе объединенной оппозиции против правившей группы весьма важное место занимали международные дела, к которым обе стороны были весьма чувствительны.

В 1927 г. особое внимание привлекали события в Китае -развертывавшаяся там национальная революция. Большую часть первого тома данного издания занимают документы, связанные с характером, конкретными перипетиями, перспективами китайской революции, места в ней компартии, курса Коминтерна в китайском вопросе. Немало документов о Китае — во втором и третьем томах. Если оппозиционеры брали курс на углубление китайской революции, далеко не полностью учитывая глубокую национальную специфику, преувеличивая сходство между Китаем и предреволюционной Россией, то сталинская группа занимала более осторожную позицию, стремясь обеспечить советское влияние в этой гигантской стране независимо от «классового характера» происходивших там потрясений.

А калейдоскоп китайских событий менялся с головокружительной быстротой.

В июле 1917 г. в Кантон (ныне Гуанчжоу) прибыл находившийся перед этим в эмиграции Сунь Ятсен — лидер национальных революционеров и их партии Гоминьдан. Здесь были образованы парламент и правительство, вскоре провозгласившие себя верховной властью Китая. Сунь Ятсен был избран президентом, затем отказался от этого поста, стал главнокомандующим. Он пытался опереться на прогрессивные круги западных держав, но вскоре разочаровался в Западе и стал присматриваться к северному соседу, в столице которого в свою очередь внимательно следили за событиями на юге Китая. В начале 1923 г. в Кантоне побывал с секретной миссией большевистский деятель А. А. Иоффе, обещавший советскую поддержку в создании объединенного, сильного и демократического Китая. Было договорено, что коммунистические идеи в Китае пропагандировать не следует, что они не соответствуют текущим нуждам страны. После этого Сунь Ятсен направил в Москву группу деятелей Гоминьдана во главе со своим молодым помощником Чан Кайши для получения из первых рук информации о советской военной и политической организации. По поводу одного из главных результатов этой поездки Чан Кайши исследователь пишет: «Его трехмесячные наблюдения в России в 1923 году позволили ему осознать советские методы и сделали подозрительным в отношении методов коммунистов»[17].

Вскоре в Кантон приехали советские политические и военные советники -политическую группу возглавлял М. М. Бородин, имевший опыт нелегальной деятельности за рубежом, военную — бывший полководец гражданской войны, а затем военный министр буферной Дальневосточной республики В. К. Блюхер (он работал в Китае под псевдонимом генерал Га-лен). Началась перестройка Гоминьдана в соответствии с организационными принципами большевиков -»демократическим» централизмом.

В 1924 г. было решено принимать в Гоминьдан коммунистов в качестве частных лиц. Но фактически компартия присоединилась к Гоминьдану как организованная сила. До поры до времени это терпели, но терпению были пределы. «Невозможно переоценить влияние Бородина и его помощников на молодых китайских революционеров. Они были закаленными и способными пролетарскими революционерами и принесли в Китай технику организации, агитации и пропаганды большевистской революции и гражданской войны»[18]. Началась реорганизация Гоминьдана в соответствии с уставом, написанным Бородиным, на базе партийных ячеек по производственно-территориальному признаку. Гоминьдан был принят в Коминтерн в качестве сочувствующей организации.