Архив
Шрифт:
— Стряслось что, Нина Васильевна? — осторожно промолвила старуха и жалостливо подобрала губы.
Чемоданова листала бумаги, разыскивая анкету Варгасовой. Нашла и принялась молча разглядывать пункты. Взор темных глаз то и дело сползал с бумаги.
— Может, я пойду? — предложила сердобольная Дарья Никитична. — В другой раз может, а?
— Да, да, — невпопад ответила Чемоданова. — Извините, Дарья Никитична… Вы, говорите, православная? А не было у вас в роду людей других вероисповеданий?
— А как же! Матушка моя, Матильда
— Да, намешано у вас. Теперь и мусульманские записи надо ворошить, — слабо прервала Чемоданова. — А как фамилия вашей родной матушки, что из немцев?
— Ей-богу, сейчас не припомню. Мачехино помню, Гарибовы, а матушкину запамятовала, — застеснялась Дарья Никитична. — Столько лет оказии не было, понятное дело.
— А не сохранились ли у вас фотографии какие, бумаги, письма? Иной раз кажется, мелочь, а все определяет, — голос Чемодановой по-прежнему звучал блекло.
— Сохранилось кое-что, мачеха блюла память… Надо шурануть в антресолях, тыщу лет туда не заглядывала. У брата спрошу, он помнит, а восемьдесят второй годочек пошел.
— Вот-вот. Соберите все, а там поглядим… Извините, Дарья Никитична, что-то я сейчас плохо соображаю.
— Я и вижу, — вздохнула Дарья Никитична. — Ты начальство не особенно к сердцу принимай. Пошумят, да и забудут.
— Да, да, — кивнула Чемоданова. — Вроде мы с вами договорились.
— Ты проводи меня. Хоть до лесенки. Боюсь, заплутаю.
Дарья Никитична спешила за быстрой Чемодановой. Она видела, как елозят под свитерком девчоночьи лопатки в такт каждого шага, да прыгают кудельки, открывая нежный светлый затылок… Временами Чемоданова останавливалась, поджидая старуху, затем вновь устремлялась вперед.
У лестницы она остановилась, попрощалась и вернулась было к себе, но заметила в пролете второго этажа рыжеватые патлы Женьки Колесникова. Сверху они напоминали разворошенный подсолнух. Рядом стояла Тая, студентка-практикантка.
— Ну зачем вы так сказали? Зачем?! — громким шепотом вопрошала Тая. — Она руководит отделом. Наконец, она старше вас. И женщина.
Монастырские стены, казалось, способны донести дыхание, а не только приглушенный голос.
Чемодановой Тая не нравилась. Было в ней что-то от комсомольских хитрованов с рыбьими глазами. Челка, галстук, пиджак с прямыми плечами… Но сейчас в голосе Таи сквозила боль и нежность. «Она и впрямь влюблена в это чучело», — мелькнуло у Чемодановой с какой-то неясной досадой.
Колесников воротил в сторону лицо и молчал.
— Съедят они вас, дурака. Устроят аутодафе, посмотрите, — продолжала Тая. — Слушайте! Вы не ходите на собрание. Зачем собак дразнить, а? — И, помолчав, добавила: — Не хотите слушать меня, думаете — девчонка? А жаль… Хотя бы одно исполните — не возвращайтесь сейчас в отдел, переждите. Дайте им остыть, и Софье Кондратьевне, и этой скалке Портновой… И всем другим.
— Ладно. Иди, — произнес наконец Колесников. — Хочу побыть один.
Тая обидчиво умолкла, немного постояла, сделала несколько шагов, задержалась и бросила через плечо:
— Сигареты оставить?
— Я не курю! — раздраженно ответил Колесников. — Иди, иди, — он согнул пополам долговязую фигуру, привалился грудью к перилам.
Чемоданова выждала, когда стихнут Тайны шаги, и, наклонившись в пролет, окликнула:
— Э-эй, Женька… Поднимись-ка сюда.
Колесников вывернул голову, узнал Чемоданову… Последние несколько ступенек он одолевал медленно, справляясь с дыханием, поигрывая по перилам костяшками согнутых пальцев. По лицу блуждала скованная улыбка, пряча колючую настороженность и ожидание.
— Знаешь, я забыла передать этому Янссону твою просьбу, — без обиняков проговорила Чемоданова. — Так получилось, извини. Ты не подумай, я хотела спросить, но так получилось.
Колесников развел руками, ничего не поделаешь.
— К сожалению, он уехал, — продолжала Чемоданова, почему-то глядя в сторону. — Но он, возможно, вернется.
Колесников кивнул, продолжая молчать.
— Но если хочешь… Появились дополнительные данные, — Чемоданова удивлялась себе, чего это она так мямлит. И с кем? С Женькой Колесниковым, этим малахольным. — Всплыли новые сведения. Фамилии, имена… Могу тебе передать, поищи на досуге. Вдруг тебе повезет. Хочешь? — и, не дожидаясь согласия, повернулась и направилась к себе.
За спиной потянулись шаги Колесникова, легкие, чуть шаркающие.
— Что там с Гальпериным стряслось? — не останавливаясь, спросила Чемоданова.
— А что такое?! — с тревогой проговорил Колесников.
— Сама не знаю. Говорят, его на собрание выставили.
— Понятия не имею, — Колесников даже чуть поотстал. Ему припомнилась странная обстановка тогда, в кабинете директора, подавленность Гальперина…
Войдя к себе, Чемоданова пропустила Колесникова и заперла дверь на ключ. Стыд за свою осторожность укором кольнул сердце.
Колесников молчал. Жестом предложив ему сесть, она села сама, нашла чистый лист.
Тем временем Колесников рассматривал комнату. Он так редко сюда попадал, что, казалось, все видел впервые. Словарь Брокгауза и Ефрона, пожалуй, тут собран полностью. Да и «Весь Петербург» представлен лет за пятнадцать.
Он приблизился к стеллажам. Чемоданова искоса поглядывала на гостя, не может усидеть при виде справочников и словарей, архивная душа.
— Что там стряслось у тебя? С Софочкой сцепился, что ли?! — с какой-то развязностью бросила Чемоданова.