Архив
Шрифт:
Брусницын вновь вышел на площадку, намереваясь непременно присоединиться к тем, кто собрался в отделе хранения. Теперь он уже мог себе это позволить, спала тяжесть с души, он обновлялся.
Брусницын вышел на площадку. Сделал несколько шагов по коридору. Остановился… Нет, туда он пойдет позже. А пока лучше обойти свои владения. Он второе лицо в архиве. Именно сейчас, когда давно закончился рабочий день, он тенью пройдет по этажам, вдохнет… иной воздух.
И Брусницын стал подниматься по лестнице. А то, что
Третий этаж, четвертый… Обитые жестью двери хранилищ, высунутые языки тяжелых замков, под которыми виднелись пломбы… «А этот тип так и будет бегать по этажам с пломбиром, — подумал он не без злорадства о своем бывшем приятеле Женьке Колесникове… — Что ж, каждому свое».
В зарешеченные ночные окна стучала снежная крупа и ветер…
Тревога торкнула в грудь Брусницына… «Не хватает мне еще здесь приступа!» — подумал он и ускорил шаг.
Начиная с четвертого этажа монастырские окна были вровень с полом коридора. Брусницын ощутил холод. Явно где-то остались окна открытыми. Ох, эти строители…
Брусницын еще прибавил шаг. На пятый этаж он почти взбежал. Сейчас пройдет коридором и спустится на лифте. Господи, да тут просто какой-то склад. Всюду бочки с краской, мешки, ящики. И холодно, точно на улице. Что они, с ума посходили? Двери хранилища хоть и плотные, но сырость, сырость… Зима ведь… Еще этот болван Мирошук их опекает! Интересно, чем он тут занимается целыми днями? Нет, я вам не Гальперин, я этого не допущу.
Новые серые сапоги, предел его мечтаний, придавливали песок, строительную вату, брошенные мастерки и кисти… Окна с вывороченными шпингалетами подпирали какие-то палки…
И тут, среди хлама, освещенного тусклой лампочкой, у окна, что начиналось от самого пола, на дощатом переплете он увидел кота Базилио, любимца Гальперина.
Кот сидел, прижав уши к крупной скуластой башке, и смотрел на Брусницына круглыми глазищами. Вот он где, стервец?! Оказывается, его строители прикармливают!
Под взглядом немигающих темных котовьих глаз Брусницыну стало не по себе. Какие-то токи шли от этого чудища…
— Что ты уставился? — Брусницын чувствовал, что вновь тяжелеет голова, а горло подсыхает, как это случается во время его треклятого приступа.
— Брысь, паразит! — шепотом крикнул Брусницын.
Кот не шевелился. Словно неживой, словно муляж. Лишь глаза мерцали дьявольским холодным светом.
— Кому говорю?! Брысь!
Брусницын рванул палку, что подпирала оконную раму, и замахнулся.
Кот приподнял верхнюю губу, обнажая крупные рисинки зубов, беззвучно и оттого жутко… Да он чем-то похож на Гальперина, подумал Брусницын. Говорят, дух людей перемещается в животных, к которым эти люди были благосклонны.
Но в следующее мгновение Брусницын забыл про кота. Он задыхался. Давно не
И тут мощный удар в спину толкнул его вперед, в ветер.
Скошенным глазом он увидел над плечом огромную котовью башку и два черных глаза…
Брусницын еще пытался удержаться, судорожно ища руками опору, а ладони уже упруго продавливал плотный каменный воздух скорости…
Чемоданова, прихватив чашку, в которой плескалось вино, и тарелку с какой-то случайной закуской, отошла с Колесниковым в сторону.
— Получила новогоднюю открытку, — сказала она. — Привет тебе от Янссона… Пишет, что послал мне подарок, какие-то пластинки. А тебе теплую куртку.
— Вот как? — удивился Колесников. — Надеюсь, ты так и не сказала ему…
— Не сказала. Хотела, но не сказала, настроения не было… А ты жалеешь?
— Нет, не жалею, — жестко ответил Колесников. — Мы люди разные. Между нами нет ничего общего. Нас ничего не объединяет. — Колесников умолк, а потом добавил: — Кроме как только ты.
Чемоданова повела головой, стараясь удержать улыбку.
— Вот еще, — произнесла она с неопределенной интонацией. — Он больше сюда не приедет, уверяю тебя…
Колесников пожал плечами, тощими и высокими, как кегли. Чемодановой нравилась эта его улыбка, беззащитная и трогательная. Ей хотелось коснуться его лица. Она протянула согнутую ковшиком ладонь…
В коридоре раздался громкий крик.
Все, кто еще находился в комнате, переглянулись: что там еще?!
В комнату вбежал Мустафаев. Испуг исказил его смуглое лицо, нос заострился…
— Эй!.. Там, на улице… Прибежали люди… Брусницын упал из окна. Убился!
Метрах в пяти от площадки, перед главным подъездом архива, в вечерней сутеми, казалось, высится куча какого-то хлама. Вглядевшись, можно было различить неестественно раскинутые руки, подвернутую под плечо голову. Задранные штанины над высокими ботинками выпростали белые безжизненные ноги…
Каждый, кто выбегал из подъезда, замирал, пытаясь затесаться в толпе…
В стороне от Брусницына шевелился кот. Под его крупной башкой натекло бурое пятно. Кот бил лапой по снегу.
И эта близость тихого безжизненного тела и хрипящего кота представлялась непонятной и жуткой.
Ленинград, 1987–1989