Архив
Шрифт:
— Без «мистер». Просто Никс.
— Ладно… Никс, надеюсь, вы сможете мне помочь. Я пытаюсь выяснить что-нибудь о тех… — Я пытаюсь придумать, как назвать это помягче, но не могу. — О тех смертях, которые произошли здесь очень давно.
— А для чего вы хотите об этом узнать? — спрашивает он. Не так напряженно, как Анджели, и не пытаясь изобразить равнодушие.
— Главным образом из любопытства, — объясняю я. — А еще и потому, что никто не хочет мне об этом рассказывать.
— Потому что почти никто об этом не знает. Странное это было дело.
— Почему?
— Во-первых, такое количество внезапных смертей подряд. Нам сказали, что все вышло случайно, но это выглядело очень подозрительно. В газетах о том не писали. Конечно, здесь ходили всякие слухи. Некоторое время казалось, что Коронадо уже не оправится. Никто не хотел сюда переезжать. — Я вспомнила длинную вереницу пустующих квартир в гостевой книге. — Все считали, что это место проклято.
— Но вы ведь не поддались.
— Почему вы так считаете?
— Вы же до сих пор здесь.
— Я могу быть упрям до безрассудства. Это совершенно не значит, что я знаю всю подноготную произошедшего. Может, цепочка случайностей, а может, и нет. Очень странно, насколько люди хотели скорее забыть о произошедшем.
Или этого хотели в Архиве.
— Началось все с той бедной девушки, — говорит Никс. — С Регины. Хорошенькая была девочка. Веселая и добрая. А потом пришел какой-то негодяй и убил ее. Как печально, что люди погибают такими молодыми!
Какой-то негодяй?Получается, он не знает, что это был Роберт?
— Убийцу поймали? — спрашиваю я.
Никс сокрушенно качает головой:
— Не удалось. Все считали, что это был ее бойфренд, но его так и не нашли.
Во мне бурлит ненависть, когда я вспоминаю Роберта, вытирающего окровавленные руки о рубаху, надевающего пальто Регины и бегущего прочь.
— У нее был брат, да? Что с ним потом случилось?
— Странный был парень. — Никс тянется к столу и водит по нему рукой, пытаясь нащупать коробку сигарет. Я достаю спички и даю ему прикурить. — Родители уехали вскоре после гибели Регины, а он остался. Не мог этого пережить. Наверное, винил себя.
— Бедный Оуэн, — шепчу я.
Никс хмурится и суживает свои слепые глаза.
— Откуда ты знаешь его имя?
— Вы сами мне сказали, — спокойно говорю я, забрав у него спички.
Никс растерянно моргает, потом выразительно постукивает себя по лбу:
— Прошу прощения. Я знал, что этого не миновать. Слава богу, мозги слабеют медленно.
Я кладу сгоревшую спичку на стол перед собой.
— Ее брат, Оуэн. Что с ним было?
— Не все сразу. — Никс глубоко затягивается. — После трагедии с Региной дела в Коронадо стали понемногу выправляться. Мы ждали, затаив дыхание. Прошел апрель. Затем май, июнь и июль. И только мы понемногу начали приходить в себя… — Он резко хлопает в ладоши, засыпав колени сигаретным пеплом. — Маркус погиб. Нам сказали, он повесился, но костяшки на его кулаках были сбиты, а на запястьях остались синяки. Я знаю это точно, потому что помогал снимать тело. Меньше, чем неделю спустя, Элейн спускалась по южной лестнице. Упала и сломала себе шею. А потом еще этот молодой человек, как его, Лайонел.
— Что с ним стряслось?
— Его закололи ножом. Зверски. Тело нашли в лифте. Это уж никак нельзя было назвать случайностью. Тем не менее ни улик, ни оружия, ни подозреваемых. Никто не знал, что делать. А потом Оуэн…
— Что произошло? — Я вцепилась в подлокотники.
Никс пожал плечами:
— Никто не знает. Поскольку я последний, кто остался здесь с тех времен, можно сказать, никто тогда не знал. Ему приходилось очень тяжело. — Остановив свои невидящие глаза на мне, Никс показывает своим узловатым пальцем на потолок: — Он шагнул с крыши.
Я смотрю вверх, чувствуя, как к горлу подкатывает липкая тошнота:
— Он что, спрыгнул?
Никс выпускает клубы дыма:
— Возможно. А возможно, нет. Смотря как вам хочется повернуть ситуацию. Спрыгнул ли сам или ему помогли? Повесился ли Маркус? Действительно ли Элейн оступилась на лестнице? А Лайонел… тут уже не может быть никаких сомнений. В общем, вы меня поняли. После лета все прекратилось, и больше ничего не случилось. Никто не понимал, в чем было дело, и никакого толка не было в том, чтобы зацикливаться на подобных ужасах. Поэтому люди сделали единственную вещь, на которую были способны: они забыли. Оставили прошлое в покое. Быть может, то же самое стоит сделать и вам.
— Вы совершенно правы, — говорю я, не сводя глаз с потолка и думая об Оуэне на крыше.
Я любил выходить на крышу и представлять себе, что стою на утесах и смотрю на горизонт. А подо мной простиралось море из бетона и кирпича…
Сердце сжимается от боли, когда я представляю себе, как он делает шаг с крыши, и его синие глаза расширяются за мгновение до столкновения с землей.
— Мне, наверное, пора. — Я поднимаюсь с места. — Спасибо, что рассказали.
Никс рассеянно кивает. Я иду к двери, но потом оглядываюсь и вижу, как он одиноко ссутулился со своей сигаретой, рискуя поджечь свой щегольской шарф.
— Какое печенье?
Он поднимает голову и улыбается:
— Овсяное с изюмом. Жесткое такое.
Я улыбаюсь в ответ, прежде чем понимаю, что он не может этого видеть.
— Посмотрим, что я смогу для вас сделать.
Закрыв за собой дверь, я направляюсь к лестнице. Оуэн погиб последним, и, так или иначе, все произошло на крыше. Может, там и есть ответ.
Глава девятнадцатая
Я поднимаюсь на лестничную клетку верхнего этажа и обнаруживаю заржавленную дверь, ведущую на крышу. Она оказывается незапертой. Металл пронзительно скрипит на петлях. Пригнувшись у притолоки, я шагаю через запыленный, увитый паутиной проход на пространство, заполненное каменными телами. Статуи я видела и раньше, с улицы: это горгульи, рассевшиеся по краю. Но я и представить себе не могла, что они занимают почти все свободное место. Сгорбленные, раскинувшие крылья, зубастые, они глядят на меня со всех сторон, словно стая нахохлившихся ворон, повернув свои потрескавшиеся от времени каменные лица.
Это крыша Оуэна.
Я представляю себе, как он стоит здесь, опираясь на статую, как склоняет голову к ее оскаленной пасти. И я буквально вижу его. Но я не вижу, как он шагает с крыши.
От Оуэна исходит невыразимая печаль, боль потери, но он не мог сделать с собой такого. Иногда горе высасывает из человека жизнь, лишает его стержня, а он выглядит смелым, уверенным. Почти отчаянным.
Проведя ладонью по крылу ближайшего демона, я подхожу к краю крыши.
…Подо мной простиралось море из бетона и кирпича. Но я всегда старался смотреть вверх, перед собой, а не под ноги. Тогда можно было представить, что находишься где угодно.