Архивариус
Шрифт:
– Прошу прощения у прекрасных дам, но сам я никогда бы не позволил себе подобного положения в вашем присутствии. При первой же возможности я приму более приличествующую вашему обществу позу.
Старшую Люстру аж качнуло от такой изысканной вежливости. А всё потому, что над созданием нашего стула потрудился человек, который всегда перед тем, как сказать кому-нибудь неприятные слова, сначала долго извинялся. И даже если потом дело доходило до рукоприкладства с его стороны, всё равно у всех складывалось о нём мнение как об очень культурном
– Ничего, ничего… – пролепетала Старшая Люстра. Она вдруг почувствовала, что готова пожертвовать всеми своими лампочками ради такого благовоспитанного и учтивого Вертящегося Стула. – В моём присутствии вы можете совершенно не стесняться. Я нахожу ваше положение очень даже симпатичным.
Сказав это, Люстра вспыхнула на несколько мгновений, а когда погасла, то все увидели, как она была смущена…
– Это безобразие! – стонал Выключатель. – Если каждый начнёт загораться по собственному желанию, зачем тогда нужен я? Я отказываюсь следить за порядком!
– В таком случае я объявляю себя здесь главным и требую безусловного подчинения от всех! – проскрипел Паркетный Пол, а потом, на всякий случай, добавил. – Стены могут мне не подчиняться.
Этим он хотел произвести впечатление на вновь прибывших. Форточка, услышав такое заявление, захлопнулась с такой силой, что её стекло дало трещину. Оконный Шпингалет, выждав паузу и убедившись, что Паркетный Пол в своём стремлении стать главным, оказался без союзников, презрительно расхохотался.
– Почему обязательно кто-то должен кому-то подчиняться? – негромко спросила Голландская Печка. – Разве плохо просто быть всем вместе?
– Эй! Кто-нибудь! – надрывался в коробке Дырокол. – Выпустите меня отсюда немедленно!
Глава 5. Татьяна Муромская
Рано утром следующего дня, чуть свет, Капитон выехал с княжьего двора на своём сером жеребце, и погнал его во Владимирское княжество, в городок Муром.
Путь предстоял неблизкий. Дорога была незнакомой, всё больше по лесам тёмным, где и зверь бродил дикий и человек лихой, потому крепко вооружился Капитон железом острым и словом Божьим.
На пятый день к полудню добрался он до Мурома. Остановился перед деревянным мостком через реку. Оглядел земляной вал, опоясывающий город, заприметив среди деревьев золотой крест.
Разглядев в зарослях череды бьющий из-под земли ключ, набрал в горсть холодной воды и пил, пока не заломило в зубах.
Припекало солнце. Небо, свободное от облаков, тихо купалось в речке, по берегам которой в заводях, на камышинах, отливали перламутром крылья стрекоз. Наполнив водой в запас бутыль, Капитон выбрался наверх.
Было воскресенье, базарный день. По мосту в обе стороны шёл народ вперемежку с домашним скотом, ехали телеги. Затесавшись в толпу, Капитон хотел пробраться за городской вал незамеченным, но, хорошо вооружённый, с повадками бывалого воина, он всё же привлёк к себе внимание,
Дорога от реки поднималась вверх и упиралась в приземистую, рубленную из дуба сторожевую башню, возле которой стояли пятеро вооружённых людей. Один из них, – огромного роста, в кольчуге и с шишаком на голове, – манил Капитона к себе коротким обнажённым мечом. Остальные четверо, глядя на подъезжающего к ним человека, подобрались, готовые в любое мгновение дать отпор.
«Суровые ребята, – подумал про себя Кусай. – С этими держи ухо востро, враз в яму на цепь посадят».
Подъехав к ним, он слез с коня и, сдёрнув шапку, широко улыбнулся.
– Кто таков? Куда едешь?
Пять пар глаз, жёстко уставившись, ощупывали его сверху до низу. Капитон знал, что Рязанский и Владимирский князья давно люто враждуют, и поэтому говорить правду не собирался.
– С Москвы еду, добрые люди. Жёнка у меня местная, а мать у неё здесь одна живёт. Вот проведать её приехал, да прикупить кой-чего на ярмарке. У нас-то с этим там скудно….
– С Москвы? – переспросил один из стражей. – А где это?
– Да есть у Суздальского князя сельцо с таким названием. Так, дыра дырой, одна улица в десять дворов… – сказав это, старшой сплюнул под ноги рязанцу.
Глаза его всё ещё оставались колючими, но меч в ножны он всё же убрал.
– На какой улице тёща твоя живёт? Как кличут?
К этим вопросам Капитон был готов. У одного из дружинников Василия Кривого жила сестра в этой самой Москве, а мать как раз в Муроме. Поэтому и имя этой бабы, и где живёт, он знал. А вот ежели бы стали его пытать относительно этой самой Москвы, вот тут-то обман мог легко раскрыться, так как Капитон ни то что не был там ни разу, но и услышал название это впервые.
– Каширцева она, Катерина. А дом её первым справа от входа в церковь Всех Святых. Там ещё колодец есть прямо против её калитки.
Сказав это, замер Кусай изнутри, натянулся тетивой, только выражение лица держал прежнее, добродушное. Нечего ему было больше добавить ни о своей тёщеньке, ни о доме её, если бы ещё что спросили.
– А чего-то я тебя раньше здесь не видел? – нехорошим голосом спросил один из стражей, диковатого вида мужичок, заросший чёрной бородой до самых бровей. – Я ведь, мил-человек, в соседях с Каширцевыми буду…
Он говорил всё это, а сам на сапоги Капитоновы глаза свои пялил, видать приглянулись.
– Да я… – начал было рязанец, соображая, что бы такое придумать, как вдруг у переправы раздался истошный бабий визг.
Развернули стражники в ту сторону лица и видят: сцепились дышлами на середине моста две телеги. То ли случайно так вышло, то ли не захотел кто дорогу уступить, а только стояли они теперь – и ни взад, ни вперёд. А сами мужики вместо того, чтобы слезть, да руками дело поправить, хлещут лошадей почём зря. Те и рады бы разойтись по сторонам, да только ещё сильнее путаются в постромках.