Архивных сведений не имеется
Шрифт:
Алексей отполз за тонкий деревянный ствол и, приподнявшись, посмотрел в сторону неглубокой лесной лощины в их тылу, на дне которой, скрытый кустарником, журчал ручей. Только оттуда их не кропили еще эсэсовцы огнем, видать, не успели обойти, замкнуть оцепление. Немного подумав, позвал Никашкина. Тот понял с полуслова:
– Попробуем. Это шанс… Я вас прикрою.
– Почему ты? – к ним подполз и Фасулаки. – Разрешите мне, – обратился к Алексею.
– Нет, – отрезал лейтенант, не вдаваясь в объяснения: у ефрейтора опыта в таких делах было побольше. – Уходим! Долго не задерживайся, – повернулся
– Понятное дело…
Кубарем скатились в лощину и побежали по дну ручья, продираясь сквозь низко нависшие над водой ветви; автомат Никашкина бил короткими очередями.
Лощина почти под прямым углом поворачивала на северо-запад в сторону болота. Под высоким глинистым обрывом Алексей заприметил промоину в виде пещерки, над которой свисал козырек из густо переплетенных корней и сухой травы.
– Туда! – показал он Фасулаки и полез первым. Места хватило обоим с лихвой. Отдыхали, дожидаясь Никашкина. Алексей прислушался: автомат ефрейтора умолк, только отрывисто и сухо трещали немецкие "шмайсеры".
Неожиданно Фасулаки крепко сжал плечо лейтенанта и кивком указал вниз по течению речья. Но уже и Алексей услышал шлепки шагов. И тут над обрывом у самого края лощины, как раз напротив того места, где они затаились, показалась рогатая каска, к которой были прикреплены ветки для маскировки: немецкий солдат с совсем еще молодым бледным лицом, вытянув по-гусиному шею, смотрел вниз, настороженно прислушиваясь к неумолчному говору ручья. Алексею в какой-то миг показалось, что глаза эсэсовца различили две фигуры в пещерке – чересчур уж пристально и долго немец вглядывался в кусты возле их убежища, и он стал медленно поднимать пистолет; но в это время гитлеровец повернул голову и, взмахнув рукой, приглашая кого-то невидимого следовать за собой, исчез, зашуршав опавшей листвой.
Затихшие было шаги зазвучали вновь, и через минуту два эсэсовца, рослые, дюжие, подошли к пещерке. Одна мысль мелькнула у лейтенанта и Фасулаки: "Никашкин!" Вот-вот должен появиться и он – и наткнется на пули этих громил.
Алексей глазами указал Георгию на переднего, рыжевого и потного, как загнанная лошадь, и беззвучно шевельнул губами. Фасулаки прикрыл веки – понял: без лишнего шума…
Малахов прыгнул второму, длиннорукому и прыщавому на спину в тот момент, когда Георгий, коротко выдохнув, метнул нож. Захватив шею гитлеровца на изгиб руки, Алексей резким рывком швырнул его через бедро и попытался рукояткой пистолета нанести удар в висок. Но эсэсовец был обучен отменно: извернувшись, он быстрой подсечкой сбил лейтенанта с ног и, выхватив кинжал, ударил, целясь в горло. Перекатившись, Алексей ушел от смертоносного клинка, но немец опять взмахнул кинжалом…
И, застонав, медленно опустился в воду рядом с Малаховым: тяжело дыша, Никашкин с сожалением посмотрел на расщепленный приклад своего автомата, затем перевел взгляд на Фасулаки, который всем телом придавил рыжего эсэсовца, дрыгающего ногами, и засунул его голову в воду (нож только ранил немца), и без сил привалился к обрыву.
Они шли почти до полуночи, стараясь замести следы. Утром, наскоро перекусив, двинулись дальше на восток – из-за погони пришлось
Следующую ночь они провели на лесной заимке: спали, зарывшись в прошлогодний стог сена, почерневший от дождей и весь в мышиных норах. К утру задождило, но ненадолго – холодный тусклый рассвет поднимался над лесом, кутая заимку в туманную морось.
Близкий гул моторов застал их врасплох: сырой плотный туман, словно губка, вбирал в себя звуки, и когда на узкой лесной дороге, которая вела к заимке, показался бронетранспортер в сопровождении мотоциклистов, Алексею почудилось, что немцы выросли из-под земли. Бежать было поздно – вокруг заимки открытое пространство и проскочить его незамеченным мог разве что человек-невидимка. Поэтому, едва успев захватить вещмешки, они поспешили зарыться поглубже в тот самый стог, который служил им ночью постелью.
Алексей с нервной дрожью прислушивался к голосам немцев: судя по всему, они расположились здесь ненадолго. Мысленно он поблагодарил осторожного Никашкина за его совет провести ночь не в заимке – добротно срубленной избушке с нарами, на которых лежали туго набитые сенники из рогожи, и где была печка с запасом дров, а в стогу, сложенном неподалеку и чуть сзади, – будь они там, их уже затравили бы, как зайцев. Хотя кто знает, что будет дальше.
Алексей слушал. Громче всех разговаривали трое, видимо, стояли почти возле стога – два немца и один русский.
– Отшень красиф, отшень… – немец сильно коверкал русские слова, но понять его речь можно было. – Ви знайт, господин Бобкофф, эта при-ро-да мне напоминаль Бавария.
– О да, герр полковник: места здесь отменные, – голос русского таял, как воск на сковородке. – Изволю-с заметить, сам царь Петр хвалил эти края, бывал тут не раз.
– Пиотр? Император… Вспоминаль, вспоминаль… Пи-тербурх… Вилли, – обратился он по-немецки, – ружья готовы?
– Яволь, герр оберет! – молодой крепкий баритон.
– Гут, – и снова на русском: – Господин Бобкофф, вы здесь зваль этот мужик…
– Слушаюсь, герр полковник! Кузьма! Кузьма-а! Ты что не слышишь, олух! Поди сюда.
– Иду… – бас чуть хрипловатый, прокуренный. – Чего надобно?
– Как стоишь перед господином офицером? Шапку сними, дубина.
– Ну, снял…
– Кусьма, ви нас проводить… как это… охот. Паф, паф! Понималь?
– А чего не понять. На охоту так на охоту…
– Господин полковник хочет поохотиться на диких кабанов. Вот ты ему и покажешь, где тут и что. Да смотри мне, чтобы все было в лучшем виде!
– Дикий кабан чай не заяц… – проворчал Кузьма вполголоса. – От него самому впору деру дать.
– Ты что-то сказал? Тебе не понятно?! – голос Бобкова, визгливый, бабий, захлебнулся от наигранного рвения.
Кузьма что-то буркнул невразумительное в ответ и умолк.
– Герр полковник, – опять залебезил Бобков. – Не имеете желания перед охотой откушать?
– Кушаль? Зер гут. Карашо. Только мальо…
– Конечно, конечно, мы скоренько. У меня тут колбаска домашняя, сало, разносольчики-с…