Архивы Дрездена. Сборник. Книги 1-15

Батчер Джим

Дух смерил меня недоверчивым взглядом и улыбнулся холодной, презрительной улыбкой.

— Я могла бы сразу догадаться. Вас прислал Бенсон, верно? Бенсон всегда придумает что-нибудь жестокое, а потом обзывает меня юродивой. Юродивой! Он хочет лишить меня моей малышки.

— Бенсон Хэгглторн давным-давно умер, Агата Хэгглторн, — отвечал я, изготовившись к броску. — И твой ребенок тоже. И ты сама. Эти крошки не твои, ты не должна петь им или уносить их, — моя рука с мешком подалась вперед.

Призрак посмотрел на меня в полнейшем замешательстве. В этом вся сложность общения с материальными, по-настоящему

опасными призраками. Они так похожи на людей. Кажется, будто они обладают чувствами, каким-то самосознанием. Однако они не живы — они все равно что окаменелый отпечаток, ископаемый скелет. Они похожи на оригинал, но это не оригинал.

Но я сочувствую даме, попавшей в беду. Всегда был таким. Это уязвимое место моего характера, этакая брешь в броне шириной в милю, а глубиной и вдвое больше. Я увидел на лице Агаты-призрака боль одиночества, и испытал к ней что-то вроде сочувствия. Я снова опустил руку. Как знать, если мне повезет, я мог бы уговорить ее уйти. Духи — они такие: доведи до них реальную ситуацию, в которой они оказались, и они испарятся.

— Мне очень жаль, Агата, — сказал я. — Но ты не та, какой себе представляешься. Ты призрак. Отражение. Настоящая Агата Хэгглторн умерла больше века назад.

— Н-нет, — дрогнувшим голосом произнесла она. — Это неправда.

— Это правда, — настаивал я. — Она умерла в ту же ночь, что и ее муж и ребенок.

— Нет, — простонал дух, зажмурив глаза. — Нет, нет, нет, нет. Я не желаю слушать такое, — она снова запела себе под нос, тихо, безнадежно — на этот раз без всякого заклятия, не угрожая неосознанным уничтожением. Однако новорожденная девочка так и не дышала, а губы ее начали синеть.

— Послушай меня, Агата, — произнес я, вложив в голос больше воли, больше магии, чтобы призрак слышал меня. — Я все про тебя знаю. Ты умерла. Вспомни: твой муж избивал тебя. Ты боялась, что он будет бить и твою дочь. И когда она начала плакать, ты зажала ей рот рукой, — я ощущал себя совершеннейшим ублюдком, так холодно копаясь в прошлом этой женщины. Призрак она или нет, боль на ее лице была настоящей.

— Я этого не делала, — всхлипнула Агата. — Я не делала ей больно.

— Ты не хотела делать ей больно, — сказал я, выкладывая информацию, которой обеспечил меня Боб. — Но он был пьян, а ты запугана, и когда ты опустила взгляд, она уже была мертва. Это ведь так было? — я облизнул губы и снова посмотрел на новорожденную. Если я не разберусь с этим быстро, она умрет. Ее молчание наводило жуть — она лежала в колыбельке резиновой куклой.

Что-то — искра воспоминания — осветила глаза призрака.

— Я помню, — прошипела она. — Топор. Топор, топор, топор! — пропорции лица ее изменились, вытянулись, оно сделалось костлявее, изящнее. — Я взяла свой топор, свой топор, свой топор, и врезала моему Бенсону двадцать раз, — дух как бы растягивался, а по комнате вихрем пронесся исходивший из него призрачный ветер, полный запахов железа и крови.

— Ох, черт, — пробормотал я и приготовился броситься к девочке.

— Мой ангелочек мертв, — взвизгнул призрак. — Бенсон мертв. А потом и рука, рука, рука, убившая их обоих! — она высоко подняла обрубок руки. — Мертвы, мертвы, мертвы! — она запрокинула голову и завизжала еще громче — по-звериному, так, что заложило уши, а стены палаты содрогнулись.

Я прыгнул вперед, к бездыханному тельцу ребенка, и, стоило мне сделать это, как остальные дети хором заревели. Я дотянулся до девочки и с размаху шлепнул ее по розовой попке. Она потрясенно открыла глаза, вздохнула, личико ее сморщилось, и она заревела едва ли не громче всех остальных вместе взятых.

— Нет! — взвизгнула Агата, — Нет, нет, нет! Он тебя услышит! Он услышит! — обрубок ее левой руки метнулся ко мне, и я ощутил удар — и по груди, и по моей душе, словно глубоко в меня вонзили кусок льда. Удар как игрушку отшвырнул меня к стене; жезл и посох покатились по полу. Возможно, по чистой случайности, я так и не выпустил свой мешок с порошком, но голова гудела от сотрясения как колокол, а по телу струился холодный пот.

— Майкл! — прохрипел я как мог громче, но дверь за моей спиной уже распахивалась, и шаги его тяжелых бутсов грохотали все ближе. Ветер усилился и превратился в ураган, раскатив колыбели на колесиках по всей комнате. Мне пришлось прикрыть глаза рукой. Черт. В такой ветер от порошка не будет никакого прока.

— Баю-бай, баю-бай, баю-бай, — призрак Агаты снова склонился над колыбелькой и сунул обрубок левой руки вниз, прямо в ротик младенцу. Прозрачная плоть как бы слилась с кожей девочки. Та дернулась и снова перестала дышать, не прекращая попыток плакать.

Я выкрикнул беззвучный вызов и ринулся на призрака. Если мне не удается посыпать его порошком с противоположной стороны комнаты — что ж, можно попробовать сунуть мешок в его призрачную плоть и обездвижить изнутри. Процедура болезненная, но, вне всякого сомнения, не менее эффективная.

Голова Агаты повернулась в мою сторону, и она с рычанием отпрянула от ребенка. Волосы ее растрепались на ветру и взметнулись львиной гривой, куда как более подходящей хищному оскалу, которым сменились ее мягкие черты. Она вскинула левую руку, и у самого обрубка вдруг возникла короткая, окованная железом палица, которую она, взвизгнув по-кошачьи, обрушила мне на голову.

Призрачный металл лязгнул о настоящий булат, и в воздухе сверкнуло иссиня-белой вспышкой лезвие «Амораккиуса». Оскалившись от усилия, Майкл отбил удар потустороннего оружия в каких-то паре дюймов от моего лица.

— Дрезден, — крикнул он. — Порошок!

Борясь с бешеными порывами ветра, я сделал шаг вперед, перехватил левую руку Агаты и вытряхнул из мешка немного порошка.

Соприкоснувшись с призрачной плотью, тот вспыхнул россыпью ярко-красных огоньков. Агата взвизгнула и отпрянула, но рука ее не шелохнулась, словно отлитая из бетона.

— Бенсон! — визжала Агата. — Бенсон! Спи, дитя мое! — и тут она просто отделилась от руки и исчезла. Оторванная по самое плечо рука на мгновение зависла в воздухе, а потом рухнула на пол, разом превратившись в прозрачную, желеобразную массу — то, что остается от призрачной плоти, когда дух исчезает. Обыкновенно эта эктоплазма быстро испаряется, не оставляя следа.

Ветер стих, но светлее в помещении не стало. Мое сине-белое магическое сияние и меч Майкла как были, так и оставались единственными источниками света. Уши даже заложило от внезапной тишины, хотя с дюжину младенцев честно продолжали реветь в своих колыбельках.