Архивы Дрездена. Сборник. Книги 1-15
Шрифт:
— Гостей приглашают, — возразил я. — Ты больше похожа на торговца пылесосами, который уговорил пустить его в дом и не хочет уходить.
— Туше, хозяин мой, — признала она. — Хотя хочу надеяться, я оказалась полезнее и значительно вежливее, чем названный тобой персонаж.
— Даже так, — сказал я. — Это не отменяет того факта, что тебя никто не приглашал.
— Так избавься от меня. Возьми монету, и я воссоединюсь с остальной своей частью. Ты избавишься от меня, и все.
— Угу, — я презрительно фыркнул. — Именно. До тех пор, пока Большая Сестра не залезет в мою голову целиком, превратив меня в сумасшедшую игрушку, и я не сделаюсь монстром наподобие остальных динарианцев.
Ласкиэль — падший ангел, все существо которого в настоящий момент находилось в замурованном у меня в подвале древнем римском динарии, умиротворяющее подняла руку.
— Скажи, разве я не с уважением относилась к твоему жизненному пространству? Разве я не вела себя так, как ты просил: неподвижно, беззвучно? Скажи, хозяин мой, когда я в последний раз вмешивалась, когда говорила с тобой?
Я взял неверный аккорд, поморщился и начал этюд сначала.
— В Нью-Мехико. Только не говори, что об этом просил я.
— Разумеется, ты, — возразила она. — Выбор всегда за тобой.
Я мотнул головой.
— Я не знаю языка вурдалаков. И насколько мне известно, из людей его не знает никто.
— И в древнем Шумере никто из них не жил, — заметила Ласкиэль.
Я проигнорировал эту реплику.
— Мне нужно было допросить этого вурдалака, чтобы вернуть ребят. Времени ни на что другое не оставалось. Я обратился к тебе как к последнему средству.
— А сегодня? — поинтересовалась она. — Сегодня я последнее средство?
Следующие два аккорда вышли у меня резче и громче, чем полагалось бы.
— Это Томас.
Она сложила руки на коленях и уставилась на пламя ближней от нее свечи.
— Ах, да, — произнесла она еще тише. — Ты ведь очень за него переживаешь.
— Он и я — одной крови.
— Позволь мне сформулировать по-другому. Твоя забота о нем излишне иррациональна, — она склонила голову набок и внимательно посмотрела на меня. — Почему?
— Он мой брат, — произнес я совсем тихо.
— Я понимаю твои слова, но смысла в них от этого не больше.
— Его и нет, — сказал я. — Для тебя нет.
Она нахмурилась, и ее обращенный на меня взгляд сделался чуть обеспокоенным.
— Ясно.
— Нет, — возразил я. — Ничего тебе не ясно. Не дано.
Лицо ее сделалось отстраненным, взгляд вернулся к свече.
— Не будь так уж уверен, хозяин мой. У меня тоже были братья и сестры. Когда-то давно.
Мгновение я молча смотрел на нее. Бог свидетель, это прозвучало чертовски искренне. Это не так, Гарри, сказал я себе. Она лжет. Она из кожи вон лезет, пытаясь понравиться тебе или по крайней мере втереться в доверие. И стоит ей этого добиться, как тебе прямая дорога на призывной пункт Адского Легиона.
Я в жесткой — очень жесткой — форме напомнил себе о том, что предлагал мне падший ангел: знание, силу, сотрудничество… не бесплатно, совсем не бесплатно. С моей стороны было бы верхом глупости продолжать и дальше полагаться на ее помощь — даже при том, что в прошлом это, несомненно, не раз спасало жизнь и мне, и многим другим. Я напомнил себе, что полагаться на нее слишком часто закончится для меня очень, очень и очень плохо.
Впрочем, вид она до сих пор имела опечаленный.
Некоторое время я молча подбирал мелодию на гитаре. Трудно не испытывать время от времени некоторое сочувствие к ней. Фокус только в том, чтобы не забывать о том, каковы ее истинные цели: искушение, совращение, подчинение своей воле. И избежать этого я мог единственным способом — принимать каждое решение обдуманно, взвешенно, на холодную голову, не позволяя эмоциям брать верх. В противном случае я очень скоро окажусь в руках Ласкиэли — той, настоящей, заключенной в монете.
Блин, то-то весело будет…
Я постарался выбросить эту мысль из головы и с грехом пополам одолел «Every Breath You Take» из репертуара «Полис», а потом и акустическую версию «I Will Survive», которую сам, собственно, и подобрал. Покончив с этим, я попытался изобразить маленькую пьесу собственного сочинения, которая должна была бы звучать как испанская гитара, одновременно разрабатывая два наиболее непослушных пальца левой руки. Я исполнял ее, должно быть, раз тысячу, и хотя добился, конечно, некоторого прогресса, слушать ее, не морщась, все-таки пока не мог.
Только не в этот раз.
Доиграв где-то до середины, я вдруг сообразил, что делаю это безупречно. Я исполнял ее быстрее обычного темпа, добавляя новые расцветки, переборы — и на слух выходило неплохо. Очень неплохо. Сантана не постыдился бы.
Я доиграл пьесу до конца и посмотрел на Ласкиэль.
Она спокойно встретила мой взгляд.
— Иллюзия? — спросил я.
Она чуть качнула головой.
— Я просто хотела помочь. Я… я безумно давно не писала музыки. Несколько веков как не писала, и не играла. Я просто…помогла той музыке, что ты слышал у себя в мыслях, передаться на твои пальцы. Минуя несколько поврежденных нервов. Но музыка твоя, хозяин мой.
Наверное, это лучшее, что могла сделать для меня Ласкиэль. Поймите меня правильно: я чертовски благодарен ей за те случаи, когда она спасала мне жизнь — но игра на гитаре это совсем другое дело. Она помогла мне создать нечто прекрасное, и это задело какие-то струны, спрятанные во мне так глубоко, что я даже не догадывался о их существовании. Не знаю, откуда, но я совершенно твердо знал: никогда, никогда больше в жизни мне не удастся самому сыграть так хорошо. Ни-ко-гда.
Способно ли зло, настоящее Зло с большой буквы «З» на такое? Создать нечто, столь цельное и прекрасное?
Осторожнее, Гарри, осторожнее…
— Это не поможет ни мне, ни тебе, — негромко произнес я. — Спасибо, но мне нужно освоить это самому. Прорвусь как-нибудь, — я отставил гитару в сторону. — И потом, надо заняться делом.
Она коротко кивнула.
— Очень хорошо. Это касается квартиры Томаса и того, что в ней находилось?
— Да. Можешь мне это показать?
Ласкиэль подняла руку, и противоположная камину стена изменилась.
Ну, на самом-то деле она осталась прежней. Просто Ласкиэль — та ее часть, что существовала только в моем сознании — обладала способностью наводить иллюзии потрясающего, я бы сказал, до ужаса потрясающего качества, пусть даже видеть их мог я один. А еще она могла воспринимать физический мир с помощью моих органов чувств — и уж опыта и знаний ей было не занимать. Почти безупречная память ее хранила самые мельчайшие детали увиденного.