Архивы Дрездена. Сборник. Книги 1-15
Шрифт:
Гораздо сложнее оказалось не обращать внимания на ее лицо. Кожа ее сделалась восковой, как это случается у покойников. Хуже того, тело ее приобрело выраженные, хоть и трудно определимые словами признаки… отсутствия, что ли. При жизни Анну Эш отличали воля, устремленность. Я знаю не одного чародея, уступающего ей по части индивидуальности, жизненной энергии. Она сохраняла трезвость мысли и действий, когда те, кто ее окружал, теряли голову от страха. Это требует смелости, и еще какой.
Что, впрочем, оказалось лишено смысла. Поскольку, как бы я ни старался, убийца все равно сделал свое дело.
Я тряхнул головой и, так и не найдя книжки, отступил от трупа. Она с готовностью встретила опасность ради благополучия своих подруг, и я не хотел, чтобы это пропало зря. Если те, кого она защищала, еще живы, принесенная ею жертва все же имела смысл. Оплакать ее смерть я мог и позже. Я сослужил бы плохую службу этой женщине, если бы позволил убийцам довершить задуманное.
Я повернулся к Элейн, стоявшей в дверях ванной и смотревшей на тело Анны. Лицо ее оставалось совершенно бесстрастным, только глаза покраснели от слез. Некоторым женщинам даже идет, когда они плачут. У Элейн от плача лицо шло пятнами, нос распухал, а под глазами темнели синяки.
Никакой в этом не было красоты. Только боль.
Она заговорила, и голос ее звучал хрипло, прерывисто.
— Я обещала ей защитить ее.
— Порой ты честно пытаешься, — тихо произнес я. — Порой это все, что остается делать. Пытаться. Так уж устроена игра.
— Игра… — повторила она. В одном этом слове хватало едкости, чтобы прожечь отверстия в полу. — С тобой такое случалось? Чтобы кого-то, пришедшего к тебе за помощью, убивали?
Я кивнул.
— Пару раз. Первый раз с Кирой Делани. Девушкой, которую я обучал тому, как контролировать ее способности. Возможно, сильнее, чем женщины из Ордена, но ненамного. Она вляпалась в нехорошее дело. Такое, что ей не по зубам. Я надеялся, я смогу предостеречь и отговорить ее, надеялся, что она послушается меня. Наивный.
— Что случилось?
Я, не оглядываясь, дернул головой в сторону висевшего за спиной тела.
— Ее слопали. Я хожу иногда к ней на могилу.
— Зачем?
— Цветов принести, листья смести. Напомнить себе, какова ставка в моих играх. Напомнить, что никто еще не выигрывал всех игр без исключения.
— А потом? — тихо спросила меня Элейн. Она не отрывала взгляда от трупа. Ни на секунду. — Что ты сделал с тварью, которая ее убила?
Мне полагалось ответить сложно и подробно, но слушать это Элейн было не обязательно.
— Я убил его.
Она снова кивнула.
— Когда мы поймаем Скави, я хочу его.
Я положил руку ей на плечо.
— Легче от этого не станет.
Она мотнула головой.
— Я не поэтому хочу этого. Это моя работа. Мне надо доделать ее. Это мой долг перед ней.
Не думаю, чтобы Элейн сама не верила в то, что говорит, но мне приходилось проходить через такое, и это может здорово сбить с катушек. Впрочем, обсуждать это сейчас с ней, пожалуй, не стоило. Не до того было.
— Ты его получишь, — сказала она. — Я помогу.
Она чуть слышно всхлипнула и прижалась к моей груди. Я обнял ее, теплую, стройную, ощущая всем телом переполнявшие ее горечь, досаду и раскаяние. Я сжал ее крепче, пытаясь унять сотрясавшие ее рыдания. Больше всего на свете мне хотелось прекратить эту пытку.
Но я не мог. Ремесло чародея дает тебе больше возможностей, но сердца твоего не меняет. Мы остаемся людьми.
И все мы безоружны перед болью.
Глава ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Не прошло и минуты, как Элейн начала справляться со своим дыханием. Методы, которыми ДюМорн учил нас контролировать свои эмоции, можно назвать безжалостными, но действенными. Еще минута — и дыхание ее снова сделалось ровным, и она на мгновение прижалась лбом к моей ключице в безмолвном жесте благодарности. Потом она выпрямилась, и я опустил руки. Она склонила голову перед телом Анны — в знак уважения, а может, просто прощаясь.
Когда она повернулась, я уже ждал наготове с влажным полотенцем в руке.
— Стой, — тихо сказал я и осторожно вытер ей лицо. — Ты должна выглядеть как ни в чем ни бывало. Нельзя же выходить отсюда в пятнах. О нас подумают, что мы не крутые. Очень важно быть крутыми, круче крутых яиц.
Она слушала меня и следила за моими действиями, округлив глаза. Потом на ее лице проглянула сквозь горечь слабая, очень слабая улыбка.
— Спасибо, что ты здесь, и что говоришь это, — произнесла она уже спокойным голосом, и почти сразу же выпятила челюсть не хуже подвыпившего Хэмфри Богарта. — А теперь прекрати шлепать губами и займись делом.
Мое томатургическое заклятие привело нас к многоквартирному дому.
— Здесь живет Эбби, — сказала Элейн. Припарковать машину мне удалось только перед пожарным гидрантом. Я сильно сомневался, что наши прилежные муниципальные служащие оштрафуют нас за это в такой поздний час, но если бы так и случилось, это было бы сущей ерундой по сравнению с необходимостью переться квартал или два на своих двух.
— Где ее квартира? — спросил я.
— На девятом этаже, — ответила Элейн, хлопнув дверцей Жучка чуть громче, чем следовало.
— Я тут подумал, — сказал я, — если бы я был нехорошем парнем, и если бы я хотел убрать пару мешающихся под ногами крутых чародеев, я постарался бы ошиваться где-нибудь неподалеку от этого места, чтобы держать в поле зрения вход в здание.
— Я тут подумала, — возразила Элейн довольно резко, — что с его стороны было бы на редкость глупо даже пытаться.
Отрезок от машины до входа мы проделали вместе, быстрым шагом. Ноги у Элейн достаточно длинные, чтобы не отставать от меня. Она нацепила на запястья с дюжину медных браслетов, на вид более тяжелых, чем им полагалось бы быть при таких размерах. Когда браслеты оказывались время от времени в глубокой тени, становилось видно, как между ними проскакивают искорки.