Архивы Дрездена. Сборник. Книги 1-15
Шрифт:
Она оказалась одна в большом городе, непохожая на всех остальных, но сумевшая выжить и обосноваться в нем.
И, конечно, я добавил боли, хорошо знакомой мне. Кулинарных ляпов, которые все равно пришлось съесть. Постоянно ломающегося оборудования, требующего починки и внимания. Безумных налогов и постоянной борьбы с нависающим финансовым кризисом. Просроченных платежей. Глубоко противных поручений, от которых ноги отваливаются. Косых взглядов, которые бросают на тебя люд, когда происходит что-нибудь не совсем обычное. Ночей, когда одиночество давит на тебя так сильно, что хочется плакать. И встреч со знакомыми, когда тебе так хочется вернуться домой, что готов бежать через окно ванной. Боли и усталости, каких ты не знал в молодости, раздражения по поводу совсем уже зашкаливших цен на бензин, противных соседей, безмозглых телеведущих и разномастных политиков, без исключения подпадающих под определение если не «дебилов», то по крайней мере «идиотов».
Ну, в общем, сами понимаете.
Жизни.
И ее образ у меня в сознании делался глубже, отчетливее, индивидуальнее. Это трудно объяснить, но такое ни с чем не спутаешь, увидев. Так настоящий художник вряд ли сможет объяснить вам, как ему удалось вдохнуть жизнь в улыбку девицы по имени Мона, но результат-то всем известен, правда?
Образ Элейн обретал оттенки, тени, блики, характер и силу. Я плохо знаю, что ей довелось пережить — ну, знаю, но далеко не все — но хватало и того, что мне известно, да и угадывать я умею не так уж плохо. Этот образ в моем сознании притягивал меня, как притягивал когда-то образ юной, не созревшей еще Элейн. Я мысленно коснулся его и осторожно вдохнул в него жизнь, прошептав ее Истинное Имя — она сама подарила мне его в те далекие дни, и я все эти годы хранил его в памяти.
— Элейн Лилиан Меллори.
И образ ожил.
Лицо Элейн наклонилось вперед, так, что распущенные волосы упали на него, но я все равно разглядел на нем чудовищную усталость и отчаяние.
— Элейн, — прошептал я. — Ты меня слышишь?
Ее мысли долетели до меня неясными, как в кино, когда режиссер пытается сбить зрителя с толку звуковыми эффектами.
— …верить, что смогу что-то изменить. В одиночку этого не сделать. В одиночку не изменить. В реальном мире — никак. Господи, ну и заносчивость. Они за это поплатятся.
Я подлил в свои мысли немного энергии.
— Элейн!
Она на мгновение подняла взгляд и устало огляделась по сторонам. Образ ее продолжал медленно становиться четче. Она находилась в ярко освещенном, почти пустом помещении. Большая часть его, вроде бы, была окрашена в белый цвет. Потом ее голова снова упала вперед.
— Доверил мне охранять их… С таким же успехом я могла бы сама нажать на спуск. Нет, я для этого слишком труслива. Я просто сижу. Я устроила все так, что ничего не случится. Мне ничего не надо делать. Ни о чем беспокоиться. Достаточно просто сидеть.
То, как все это звучало, мне не понравилось.
— Элейн! — крикнул я изо всех сил у себя в мозгу.
Она снова подняла голову и медленно заморгала. Губы ее зашевелились в унисон с теми мыслями, которые я слышал.
— Не знаю, о чем я думала. Одна женщина. Женщина, которая всю свою жизнь спасалась бегством. Сломленная. Надо было покончить со всем этим раньше, чтобы не тащить их всех за собой.
Губы перестали шевелиться, но до меня донеслась — слабо-слабо — мысль.
— Гарри?
И вдруг до меня дошло: те, прежние мысли отличались от этой.
— Просто сидеть, — бормотала она. — Еще недолго. Я больше не буду обузой. Посидеть, подождать, и от меня никому больше не будет вреда. Никого не подведу. Все кончится, и я отдохну.
Это мало напоминало голос Элейн. Была маленькая, почти неуловимая разница. Это звучало как… как если бы кто-то изображал голос Элейн. Очень похоже, но не она. Слишком много крошечных несовпадений.
И тут я понял.
Это Скави нашептывал ей в голову мысли об отчаянии и безнадежности — точно так же, как Рейты нашептывают про страсть и похоть.
На нее напали.
— Элейн Лилиан Меллори! — кричал я, и голос мой гремел у меня в голове как хороший гром. — Я Гарри Блекстоун Копперфилд Дрезден, и я умоляю тебя услышать меня! Услышь мой голос, Элейн!
Последовала потрясенная тишина, а потом голос-мысль Элейн произнес, отчетливее чем в прошлый раз:
— Гарри?
Одновременно с этим ее губы шевельнулись.
— Какого черта? — произнес голос не-Элейн.
Взгляд Элейн метнулся ко мне, встретился с моим — и помещение вокруг нее вдруг обрело кристальную четкость.
Она находилась в ванной гостиничного номера, в ванне, раздетая.
В воздухе клубился пар. Кровь шла из глубокого пореза у нее на запястье. Вода в ванне покраснела. Лицо ее было бледным как Бог знает что, но взгляд еще не затуманился. Пока не затуманился.
— Элейн! — заорал я. — На твою психику напали! Присцилла — Скави!
Взгляд Элейн расширился.
Кто-то с силой хлестнул меня по щеке.
— Гарри! — донесся до меня крик.
Мир разлетелся на части, а потом вернулся обратно, почти оглушив и ослепив мои не готовые к этому ощущения. Жучок стоял поперек нескольких стояночных мест перед мотелем, обе двери были распахнуты, и Мёрфи, держа в одной руке пистолет, другой трясла меня за шиворот ветровки.
— Гарри! Очнись!
— А, — пробормотал я. — Приехали…
Шатаясь, выбрался я из машины и забрал из салона свои причиндалы. Молли перебралась за руль.
— Ну? — спросила Мёрфи. — Связался?
Я открыл рот, чтобы ответить, но прежде, чем я успел произнести хоть слово, все огни вокруг нас потускнели. То есть, не погасли совсем, но как-то съежились — ну, как пламя керосиновой лампы, когда прикрутят фитиль. Или перекроют воздух. Кто-то, такой большой, что один вдох его лишает кислорода все огни вокруг.
Так вот, кто-то большой сделал глубокий вдох.
А потом голос, звонкий от гнева разрезал тишину с силой, взметнувшей пыль с земли:
— FULMINARIS!
Блеснула бело-зеленая вспышка, такая яркая, что мои не до конца еще проснувшиеся органы чувств откликнулись на нее физической болью, послышался грохот, которому позавидовала бы треш-металловая группа, и часть лицевого фасада гостиничной секции, весь первый этаж отлетел от чертова дома и рухнул на землю.
Я успел выставить защитное поле, прикрыв от обломков себя самого, Мёрфи и ветровое стекло Жучка, из-за которого смотрела на это безобразие, вытаращив глаза, Молли. Град деревянных и каменных обломков редел, и уже через секунду или две мне удалось разглядеть изломанную человеческую фигуру, лежавшую на краю тротуара головой на проезжей части. Свитер с высоким горлом горел, и волосы Присциллы — точнее, то, что от них осталось — почернели и стали дыбом. Она поспешно, в панике сорвала с себя свитер, под которым обнаружились лифчик с накладным бюстом. Их тоже сорвали, а то, что осталось под ними, было гладким, лишенным растительности, очень бледным, но несомненно мужским торсом.